С XVIII века (момента алии Иегуды Хасида) выходцы из «России» (в широком смысле этого слова — Российской империи, СССР или СНГ) играли важную, а временами и центральную роль в истории евреев Эрец Исраэль и Государства Израиль. Демографически и культурно своими корнями с этим регионом так или иначе связаны порядка трети всех израильских евреев.

Именно российские евреи положили начало сионистской репатриации, составив подавляющее большинство репатриантов Первой (1882 — 1907), Второй (1907 — 1914) и Третьей алии (1919 — 1921). Половина представителей Четвертой алии (1924 — 1929)  прибыла из Польши, до 1917 года входившей, вместе с территориями современных Украины, Беларуси, стран Балтии, Молдовы и некоторых западных регионов России в состав т.н. Черты оседлости Российской империи. Собственно, выходцы из этого региона и их потомки сформировали ядро израильского общества и культурный, политический, военный, интеллектуальный и экономический истеблишмент страны (т. н. «Первый Израиль»).

Эта группа стала творцом большинства израильских социальных и культурных кодов, а также первых гражданских, экономических и политических институтов еврейского ишува и Государства Израиль, равно как и местной версии «плавильного котла» на основе сионистской ивритской культуры. Не случайно, представители именно этого, первого поколения «русских» евреев, оказались наименее «русскими» из всех групп израильтян восточноевропейского происхождения и являются единственными в полном смысле слова «израильтянами» (в терминах израильского социолога Баруха Киммерлинга, «ахусалим» — давно живущие в стране зажиточные светские евреи-ашкеназы, израильский аналог американских WASPов)[1].

В последующие годы еврейская репатриация из CCCP, а позже из постсоветских стран переживала спады и подъемы, но никогда не прекращалась. В очередной раз она проявила себя в конце XX — начале ХХI вв., когда Израиль принял две крупные группы, прибывшие соответственно в 1969 — 1980 гг. и с 1989 г. по настоящее время. По данным Еврейского агентства «Сохнут» и Министерства алии и интеграции Израиля, в прошлом и нынешнем веках в Израиль приехали из России/СССР/СНГ более 1,3 миллиона репатриантов. Это число включает 52 350 олим русско-еврейского происхождения, прибывших до образования государства;  37 451 — с мая 1948 по 1969 гг., 149 740 — в 1970-х годах, 28 763 — в 1980-х и порядка 1,1 миллиона с 1990-го по декабрь 2019 года.[2]

«Русский нео-сионизм»

В сентябре 1989 года, в момент вступления горбачевского СССР в продвинутую стадию кризиса, началась т. н. «большая алия» — массовая репатриация восточноевропейских евреев в Израиль, ставшая одним из наиболее заметных мировых феноменов конца ХХ века. Ей предшествовали два десятилетия борьбы за национальное возрождение евреев СССР и воссоздание в стране организованной еврейской жизни и сионистского движения, к тому времени, казалось бы, почти разгромленных коммунистическими властями.

Инициировало эти процессы поколение советских евреев, национальное сознание которого формировалось под обаянием чуда победы Израиля в июне 1967 г. над армиями шести арабских стран в Шестидневной войне[3]. Не меньшим чудом стало возникновение самого феномена «русского нео-сионизма» и возрождение еврейских организаций в СССР после почти полной ликвидации большинства гражданских, религиозных и некогда влиятельных еврейских политических институтов в конце 1920-х — начале 1930-х годов. В том же ряду стоит уничтожение основной массы неполитических структур в период гитлеровского геноцида и сталинских репрессий в довоенные и послевоенные десятилетия[4]. К 1970-м годам в СССР сохранились лишь осколки богатой общинно-культурной и национально-политической традиции местного еврейства[5].

Позиция советских властей варьировалась от подавления любых форм организованной еврейской жизни до разрешения, в отдельные годы, деятельности религиозных и культурных организаций[6] и более «либерального» отношения к еврейской эмиграции. Периоды «закручивания гаек» изредка перемежались созданием «официальных» еврейских структур — этаких «суррогатов» национальных институтов, чьи потуги выйти за отведенные им контрольно-рекламные рамки немедленно и жестко пресекались. Равно пресекались и попытки еврейских активистов использовать базу немногочисленных религиозных общин для формирования более широких образовательных, культурологических, молодежных, и прочих еврейских инициатив.[7]

Независимые еврейские институты были в основном представлены малочисленными подпольными группами активистов борьбы за алию и национальные и гражданские права. Попытки создания подобных структур предпринимались еще в 40 — 50-е гг. ХХ века, однако лишь с появлением в 1970-х нового поколения еврейских лидеров, эти объединения приобрели новое качество[8].

Идеологические противоречия внутри еврейского диссидентского движения 1970-х — 1980-х  гг. включали разногласия между «политиками» (или «эмигрантами»), видевших в массовой эмиграции единственный способ решения национальных проблем советского еврейства и сосредоточившихся на протестных методах борьбы за выезд, и двумя фракциями «культурников», стремившихся к возрождению и развитию еврейской культуры в СССР. Одна из фракций видела в этом временное решение, пока шлюзы еврейской эмиграции из СССР были закрыты, а другая — «культурники-легалисты» — долгосрочную задачу (ради развития еврейской культуры в СССР эта группа была готова на ограниченное сотрудничество с властями).

Впрочем, в годы подполья разногласия были не слишком выражены и касались скорее методов, чем реального содержания деятельности. Лишь в самом конце советской эпохи, в 1984 — 1989 годах, сторонники этих трех течений организационно оформились в рамках Сионистской федерации СССР (Иргун циони), Ассоциации учителей иврита (Игуд Ха-морим) и полуофициальной Еврейской культурной ассоциации, хотя идеологические различия между этими достаточно скоротечными группами были по-прежнему во многом размыты.

Ядром еврейских диссидентских организаций и общинных объединений нового типа стала быстро растущая, начиная с 1970-х гг., группа «отказников». Речь идет о лицах, которым под теми или иными предлогами был запрещен выезд из СССР. Впрочем, в 1969-м власти под влиянием внутренних обстоятельств и международным давлением согласились изменить эмиграционную политику, чтобы удалить из страны небольшую, как они надеялись, группу «проблемных еврейских элементов». Однако наверху быстро поняли, что потенциал еврейской эмиграции многократно превосходит их расчеты, и взяли курс на постепенное сокращение ее масштабов, практически перекрыв к 1980 — 1981 гг. официальные каналы выезда. Общее число евреев-эмигрантов в 1980 году было в 2,5 раза меньше, чем в 1979-м, когда еврейская эмиграция той волны из СССР достигла пика (более 51 тыс. человек). В 1981 году евреев-эмигрантов (около 9,5 тыс.) было уже вдвое меньше, чем годом ранее, а в последующие пять лет поток составлял от нескольких сот до чуть более тысячи человек в год[9].

При этом власти продолжали принимать заявления на выезд, увеличивая тем самым число «отказников» и, соответственно, активистов еврейского движения в СССР. (Например, в Украине по данным партийных органов, в 1980 г. в этом движении участвовали порядка 80% евреев, получивших отказ)[10]. Однако, несмотря на противодействие властей, с 1969-го по 1988-й год страну покинули более 300 тыс. евреев и членов их семей. Правда, до Израиля добрались менее

60% этих эмигрантов. Остальные направлялись в США, Канаду, Австралию или страны Западной Европы. Этот первоначально малозаметный феномен «отсева» (drop-out phenomenon) лиц, выезжающих из СССР по израильской визе, приобрел значительные масштабы во второй половине 1970-х гг.: в 1976 — 1977 гг. число советских евреев, эмигрирующих в страны Запада, сравнялось с количеством репатриантов в Израиль (по 7-8 тыс. человек). В 1979 году, когда выезд достиг пика, и в следующем 1980-м, эмигрантов, ехавших «мимо» Израиля, было уже вдвое больше репатриантов. С новым оживлением еврейской эмиграции из СССР в 1987 — 1989 гг. «израильским каналом» для выезда в США и другие страны Запада воспользовалось 70% — 80% советских евреев, покидавших Советский Союз[11].

Так или иначе, «алия 1970-х» привела в Израиль более 170 тыс. репатриантов из СССР, увеличив тогдашнее еврейское население страны на 7-8%. Но дело, разумеется, не только в численности этой группы. «Семидесятники», в массе своей представители второго и третьего поколения русскоязычных евреев, в основном являлись продуктом аккультурации в нееврейском советском обществе. Оставаясь евреями по происхождению и самоидентификации, они были, в первую очередь, уже русскими по культуре. В их среде сохранялись лишь остатки традиционной культуры восточно-европейского еврейства, которая, по сравнению с памятью о Катастрофе, произраильским компонентом, опытом жизни в стране государственного антисемитизма и системой ценностей, воспринимаемых окружением как «еврейские», была далеко не главным элементом их еврейской идентичности.

Иными словами, представители второй волны русскоязычной алии, по языку, культуре, а главное, своему русско-еврейскому самосознанию уже сильно отличались от евреев, прибывших из России и СССР в первой половине ХХ века и заложивших фундамент еврейского национального очага в Палестине/Эрец Исраэль. Поэтому «двоюродные братья», которые после почти 50-летнего перерыва стали приезжать в Израиль, уже не воспринимались потомками «русских евреев» из «поколения основателей» как «свои». Более того, вскоре оказалось, что культурно-политические элиты разных поколений «русских» евреев в Израиле серьезно расходятся во взглядах на сущность и роль еврейского национального государства в эпоху постмодерна.

Классический сионизм «поколения основателей» (с точки зрения которого Израиль, во-первых, реализует право еврейского народа на национальное самоопределение и, во-вторых, является «охраняемым убежищем» для преследуемых евреев) к началу алии из СССР был уже в состоянии кризиса. В первую очередь это коснулось мало релевантной в условиях мультикультурности идеологии «плавильного котла». Консервативная фракция «старых» элит «Первого Израиля» еще пыталась найти решение внутри классической сионистской модели, в то время как «новые левые» вбросили пост-сионистский лозунг превращения Израиля из еврейского государства в ближневосточное «государство всех граждан».

Интеллектуальные и политические лидеры «русской» алии 1970-х попробовали занять свое место в этом споре, предложив обществу концепцию «нео-сионизма». Подобно «классическим сионистам» эти лидеры по-прежнему считали Израиль центром еврейского мира, а сохранение еврейского характера государства являлось для них смыслом его существования. Одновременно они настаивали на сочетании принципов классического сионизма с творческим использованием в Израиле наследия русско-еврейской диаспоры (ориентация на высокие стандарты образования, общей культуры и технического прогресса), а также «нового русско-еврейского национализма», стимулированного победой Израиля в Шестидневной войне[12]. В 1970-е гг. ответом традиционных израильских элит «русским нео-сионистам» было: «Очень интересно, но, спасибо, не нужно». В свою очередь, и сами репатрианты, на фоне вполне успешной профессиональной и социальной интеграции в израильское общество, психологически были готовы принять существующие правила игры[13]. Не случайно политические опыты той алии — партии «Нес» (1977) и «Список за русских олим» (1981) — получали менее 1% голосов и, соответственно, не проходили в Кнессет. Однако, новая (начиная с сентября 1989 года) волна массовой русскоязычной репатриации меняет ситуацию едва ли не кардинальным образом.

«Третье поколение»

Борьба за эмиграцию и легализацию подпольного сионистского движения, в ее классических формах завершилась в СССР в 1987 году. Начавшийся процесс демократизации ослабил идеологические препоны, власть легализовала деятельность еврейских культурных обществ и пересмотрела положение о выезде из страны (хотя в окончательной формулировке новый закон был принят только в 1991 году)[14]. В течение года число желающих выехать из СССР выросло более чем вчетверо. В связи с отменой большинства ограничений, власти удовлетворили практически все ходатайства (97,6%). Впятеро уменьшилось число «отказников», получивших долгожданную возможность репатриироваться в Израиль.

С конца 1980-х гг. еврейское движение, в которое пришли новые лидеры и активисты, развивалось уже в иных формах, диктуемых изменившимися политическими условиями. Тогда же, на пике Перестройки, латентный конфликт между различными идеологическими течениями еврейского движения приобрел открытый характер. На первом легальном съезде еврейских организаций и общин СССР в декабре 1989 г. в Москве «радикальные сионисты» из Иргун циони во главе со Львом Городецким требовали создания Комитета по репатриации, чтобы осуществить массовую «эвакуацию» советских евреев в Израиль. А не встретив понимания большинства участников, покинули съезд. В противоположность этой позиции, «умеренные сионисты» и «культурники» (Михаил Членов, Иосиф Зисельс, Самуил Зильбер и др.) предложили идею создания Ваада еврейских организаций и общин и местной общинной автономии[15].

Эти процессы совпали с глубоким кризисом советского режима и началом «большой алии» в сентябре 1989 года. До декабря 1991-го, когда СССР официально прекратил существование, в Израиль приехали более 340 тыс. советских репатриантов, что составило почти 10% тогдашнего еврейского населения страны и переломило, как принято считать, негативные этно-демографические тенденции. В целом, за прошедшие три десятилетия в Израиль непосредственно из СССР и постсоветских стран прибыли (по состоянию на июль 2019 года) почти 1 113 000 бывших советских евреев и членов их семей. (Еще порядка 9 000 лиц, родившихся в бывшем СССР, репатриировались в Израиль из третьих стран и потому не учитываются официальной статистикой как «русскоязычные» израильтяне). С учетом естественного движения населения — рождаемости, смертности, а также эмиграции из страны, численность «русскоязычной» общины Израиля в середине 2019 года по-прежнему превышала 1 млн. человек[16]. Таким образом, выходцы из бывшего СССР, включая детей, родившихся в русско-еврейских семьях в самом Израиле, составляют сегодня около 13% общего и 18% еврейского населения страны.

Разумеется, эта группа внутренне неоднородна, и различия между ее сегментами, прибывшими в Израиль в разные годы, по ряду социально-демографических и культурных параметров не менее существенны, чем между алией 1970-х и волной репатриации 1990-х. С той лишь разницей, что между ними отсутствует психологически важный временной разрыв, подобный тому, который имел место в 1981 — 1986 гг. С учетом этих параметров можно предложить следующую периодизацию «большой алии».

Первую подкатегорию обозначим как «классическая» поздне-советская и ранняя постсоветская «алия 1990-х», которая началась в конце 1989 года и завершилась к 1997 — 1998 гг., приведя в Израиль более 750 000 новых граждан.

Следующую подгруппу составили «русскоязычные» репатрианты, прибывшие в Израиль с конца 1998-го по 2000-й годы — порядка 120 000 человек, в массе своей «вытолкнутых» из СНГ дефолтом и экономическим кризисом, которые по своим ценностным ориентациям уже существенно отличались от «алии 1990-х». Не случайно, доля репатриантов этих лет, вернувшихся назад или перебравшихся в третьи страны в 2002 — 2004 годах, когда последствия финансово-экономического кризиса были преодолены, оказалась вдвое выше, чем доля эмигрантов в среднем по общине.

В 2002 году начался резкий спад алии (18 914 чел. против 33 775 чел. в 2001-м), вызванный Интифадой и экономическим кризисом. Последующий период был отмечен рекордно низким количеством репатриантов, достигнув абсолютного исторического минимума к 2008 году. По нашему мнению, эта «алия нулевых» (72 тысячи человек) тоже должна рассматриваться как отдельная социокультурная группа, среди которой доминировали выходцы из географической, экономической и культурной периферии стран СНГ и Балтии. Их переезд был в основном мотивирован семейными связями, личными и экономическими причинами. В молодежной когорте впервые стала заметна группа лиц, идентичность которых сложилась в системе возрождённого еврейского образования и сионистки ориентированных общинных проектов.

В 2009 — 2013 годах начинается новый рост русскоязычной алии —  приезжает по 7,1 — 7,5 тыс. человек в год (по сравнению с 5,8 тыс. в 2008 г.), причем в социокультурном смысле эта группа была продолжением «алии нулевых», то есть первым постсоветским, в полном смысле этого слова, поколением репатриации из СНГ и Балтии. Рост репатриации в эти годы, вероятнее всего, произошёл за счёт тех, кто ранее пребывал в категории «колеблющихся» и  оставил свои сомнения в свете бурного экономического роста в Израиле. И это — на фоне финансовой нестабильности и неопределенных экономических (и не только) перспектив в странах Европы и США и первых признаков исчерпания заданного в «нулевых годах» роста российской экономики, во многом влиявшего и на другие страны СНГ.

Наконец, в 2014 году начинается, продолжающийся по сей день, новый всплеск алии. В 2014-м и 2015-м был зафиксирован рост, по сравнению с 2013 годом, соответственно, в полтора и два раза. В целом же, по состоянию на 1 июня 2020 года, за эти шесть с половиной лет в Израиль прибыли более 108 тыс. постсоветских евреев (из них немногим более половины репатриировались из России и более трети из Украины). Очевидно, что основной причиной этого роста стали «выталкивающие» факторы в виде последствий финансово-экономического кризиса и российско-украинского конфликта, серьезно повлиявшего на экономическую ситуацию и социально-политическую атмосферу обеих стран.

Именно первую из этих категорий — «классическую» «алию 1990-х», которая, за вычетом умерших и постоянно проживающих за рубежом, сегодня насчитывает порядка 550 000 человек, и следует считать ядром «русскоязычной общины» Израиля, определившим ее рамки, структуру и статус.

Следуя примеру предыдущих волн алии, репатрианты 1990-х (как и 2000-х годов), теоретически могли присоединиться к одному из двух больших сегментов израильского общества: либо к «Первому («ашкеназскому») Израилю», либо, учитывая наличие в их среде «русских сефардов» (то есть выходцев из среднеазиатских и кавказских еврейских общин), к т.н. «Второму Израилю», к которому относятся евреи-выходцы из стран Азии и Африки и их потомки. Но представители «большой русскоязычной алии» оказались в Израиле в момент, когда постмодернистское израильское общество уже практически отказалось от доминировавшей до начала 1980-х гг. идеологии «плавильного котла» в пользу идеи множественности культур («мультикультурализма»). Окончательное ее утверждение как раз совпало с массовой иммиграцией из СССР/СНГ в начале 1990-х годов, что позволило русскоязычной алие занять свою, специфическую нишу в социально-культурной и идейно-политической структуре местного еврейского коллектива.

Вопрос, о какой именно нише идет речь, остается открытым. В последние годы эксперты все чаще упоминают общественные слои, за которыми неформально закрепилось название «Третий Израиль», не вписывающиеся, по мнению этих экспертов, в рамки традиционного (или «исторического») идеологического и социально-культурного размежевания в израильском обществе. Чаще всего этот термин используют «новые» израильские социологи, предлагающие отнести к «Третьему Израилю» часть представителей «выходцев из стран Востока, ультра-ортодоксальных евреев и экономически неблагополучных русских»[17]. Нам, в свою очередь, представляется более корректным обозначать этим термином «нео-сионистские» по своей идеологии группы, связанные со слабо контролируемыми «постсоциалистическим» истеблишментом «Первого Израиля» сферами: немонополизированными секторами постиндустриальной экономики (такими, как хайтек), альтернативными СМИ, системой открытого образования, новым поколением поселенческого движения и т. д., то есть общественными слоями, где русскоязычные израильтяне, вполне уже интегрированные, как показывают исследования последних лет, практически во все общественные системы страны,[18] представлены непропорционально широко, фактически составляя ядро многих сегментов.

Что касается предыдущей волны русскоязычных репатриантов 1969 — 1988 гг., то многие из этих неплохо социально и экономически интегрированных людей не считают себя «русскими», но при некоторых условиях воспринимают себя частью русскоязычной общины и позитивно относятся к общинным структурам. Более того, исследования отмечают, что приезд миллиона русскоязычных репатриантов, и созданная ими культурная среда стали фактором своего рода «обратной русификации» части русскоязычных старожилов, включая возрождение культурных, поведенческих и потребительских привычек[19]. В итоге немалая часть из 140 тысяч «семидесятников», живших в Израиле к началу «большой алии» (и, по нашим оценкам, более половины из 48 тыс. представителей этой группы, живущих в Израиле сейчас), считают себя частью русскоязычной общины. Более того, они стали одним из важных источников формирования «русских» политических и иных общинных элит.

Таким образом, если до образования Государства Израиль и в первые десятилетия его истории «русское» происхождение идентифицировалось с «основным течением» (mainstream) израильского общества, то русскоязычные репатрианты 1990-х, а частично и 1969 — 1989 годов, уже выступали как группа, обладающая собственным культурным багажом, во многом иными ценностно-политическими ориентациями и автономными интересами. Все это — несмотря на существенные культурные, социальные и политические отличия и идейные противоречия внутри группы, как привезенные из стран исхода, так и возникшие в Израиле[20]. Можно определить эту категорию «русских» евреев как внутренне противоречивую, но имеющую общие границы культурно-политическую общность, одновременно включенную в местный социум и отделенную от него.

Русскоязычная община и «русско-еврейская субкультура» в Израиле: параметры становления

Очевидно, что формирование такого сообщества стало возможно благодаря готовности израильтян принять этот феномен — в рамках «многокультурности» (רב-תרבותיות) как естественной стадии развития местного еврейского коллектива. Судя по всему, окончательное узаконивание этой идеи совпало с массовой репатриацией из СССР/СНГ в начале 1990-х годов и в немалой степени способствовало легитимации институтов «русско-еврейско-израильской» общины, включая сравнительно спокойное отношение общества и его истеблишмента к появлению в стране «русской» репатриантской субкультуры, материальные измерения которой были неоднократно описаны исследователями[21].

Помимо отмеченного выше беспрецедентного роста численности русскоязычных израильтян, важнейшим условием формирования этой субкультуры была и остается концентрация существенной части новых репатриантов в нескольких городах. В начале 1990-х правительство Израиля предприняло немало усилий, чтобы направить «большую алию» в города развития для укрепления социальной и географической периферии страны (что в некотором смысле удалось сделать). Тем не менее, порядка 60% выходцев из СССР эпохи «большой алии» к концу 1990-х гг. проживали в 14 городах Израиля с населением 100 и более тысяч человек. С другой стороны, наиболее крупные города — Иерусалим, Тель-Авив, Хайфа, Петах-Тиква и Ришон ле-Цион — для немалого числа первоначально осевших там репатриантов первой волны 1989 — 1997 гг. стали своего рода транзитными пунктами. Многие через несколько лет предпочли более доступное по цене, либо более комфортабельное жилье в Беэр-Шеве, городах-спутниках прибрежных мегаполисов или их дальней периферии (Ашдод, Ашкелон, Нацерет-Илит и т. д.), а также в населенных пунктах так называемой «периферии центра» (Рамле, Лод, Бейт-Шемеш и т. д.), или поселениях Иудеи и Самарии. Естественным следствием этого стал эффект «культурной самодостаточности» и высокая концентрация новых репатриантов в указанных районах.

Показательно, что 30 городов, где русскоязычные репатрианты составляют более пятой части населения, за исключением 3-4 примеров (таких, как Ашдод, оспаривающий у Хайфы статус «русской столицы Израиля», или Беэр-Шева) находятся вне списка крупнейших населенных пунктов страны. Именно в этих трех десятках городов, и особенно — в кварталах высокой концентрации выходцев из бывшего СССР[22], в основном развивалась институциональная составляющая «русской» репатриантской субкультуры Израиля. Речь идет о созданиипсихологически комфортных условий для сохранения и воспроизводства привычных социальных, культурных и потребительских стандартов поведения и формировании общинно-образующих социальных сетей. Не случайно, более половины репатриантов 1990-х гг., опрошенных в 2017 году Институтом ПОРИ, утверждали, что основная масса их близких друзей и знакомых относятся к русскоязычной общине. (Менее 40% выбрали опцию «Я дружу и общаюсь с разными людьми, без различия происхождения»; коренных израильтян и репатриантов из других стран в таком качестве обозначили менее 10% опрошенных).

Следует также отметить роль «алии 1990-х» в сохранении русского языка как живого и легитимного средства внутриобщинной коммуникации и формирование его «израильского варианта»[23], а также вовлеченность израильтян — выходцев из бывшего СССР — в русскоязычную информационную среду. Показательно, что масштабные репрезентативные опросы «русской улицы», в том числе, репатриантов 1990-х гг., проведенные в 2009 — 2017 гг. по разработанной нами методике, не выявили связь данного обстоятельства со степенью интегрированности респондентов в израильское общество, их этнической идентичностью или стажем пребывания в стране. Созданная в те годы динамика оказала свое воздействие и на представителей второго и особенно «полуторного» поколения русскоязычных семей, для которых, по данным исследователя феномена русского языка в Израиле Марины Низник, русский язык уже не столько первый язык общения, сколько «язык их культурного наследия» (a heritage language)[24]. Показательно, что от 60% до 80% опрошенных нами в 2017 году представителей этих поколений заявили, что все или более половины их близких друзей — выходцы из бывшего СССР или рожденные в русскоязычных семьях в уже в Израиле.

Особую роль в развитии «русско-еврейской субкультуры» в Израиле и формировании русско-израильской идентичности играют различные «материальные» символы, ставшие фактором позитивной принадлежности к общине и легитимизующим ее претензии на «справедливую» долю власти и общественных ресурсов; большинство из них возникли в 1990-е годы и во многом сохраняют свою структурообразующую роль и сегодня.

Так, уже в самом начале 1990-х годов по инициативе активистов двух волн «русской» алии возникли знаковые культурологические проекты. Среди них — знаменитый ныне театр «Гешер», уникальная система физико-математических школ для одаренных детей «Мофет», а также «Израильский лицей» и иные подобные «русские» начинания, призванные заполнить пустующую в «постсоциалистической» израильской системе просвещения нишу элитного образования[25]. К числу важных для общины социокультурных символов относятся и праздники, первоначально отмечаемые в основном выходцами из СССР/СНГ, но получившие общенациональное признание в атмосфере культурного плюрализма, установившегося в Израиле в 1990-е годы. (В первую очередь, День Победы над нацизмом во Второй мировой войне, который отмечается 9 мая, и гражданский Новый год — в ночь с 31 декабря на 1 января).

Еще более важную роль играли социально-экономические символы, одним из которых стал имидж «алии академаим» (лиц с высшим образованием). Действительно, за первые 10 лет большой алии в Израиль прибыло множество квалифицированных специалистов, численность которых в ряде отраслей в несколько раз превышала количество местных кадров. В целом, из 570 тыс. репатриантов того периода в возрасте старше 25 лет, более 260 тыс. закончили вузы, колледжи и техникумы. Среди них было более 40 тыс. медработников, почти 50 тыс. работников сферы образования, свыше 120 тыс. инженеров и техников и более 11 тыс. ученых.

По многочисленным оценкам, адаптация системой здравоохранения врачей-репатриантов позволила на 20 лет отложить остро ощущавшуюся уже в конце 1980-х годов необходимость открытия новых медицинских факультетов; педагоги и деятели культуры значительно укрепили социально-гуманитарную инфраструктуру, особенно на периферии страны. Выход в 1990-е годы на потребительский рынок многочисленных наукоемких разработок израильской военной промышленности и прибытие в страну десятков тысяч высококвалифицированных специалистов, имеющих не только профессиональное, но и фундаментальное академическое образование, обеспечили взлет израильской индустрии высоких технологий. В результате, «постиндустриальная революция» конца 1990-х и начала 2000-х годов, быстрый рост ВВП и превращение Израиля в мировой центр передовых технологий, однозначно связываются в сознании большинства израильтян с влиянием русскоязычной общины[26].

Уместно отметить, что уникальный потенциал был реализован во многом благодаря активности самих репатриантов. Стимулом этой активности стала правительственная политика т.н. «прямой абсорбции», отличавшаяся от ранее принятой практики прямого участия государства в решении основных жилищных, профессиональных и культурно-интеграционных проблем репатриантов. Новая политика предполагала их почти немедленный выход на свободный жилищный и трудовой рынок с параллельным предоставлением «корзины» финансовых и интеграционных услуг, которыми репатриант мог пользоваться по своему усмотрению. Эксперименты в духе политики прямой абсорбции проводились еще в конце 1980-х годов, но решение о ее масштабном внедрении приняли с началом «большой алии» из СССР[27].

Ставка на «внутренние» интеллектуальные, экономические и социальные ресурсы репатриантов себя оправдала. Принадлежа к тем группам советского общества, профессиональные достижения которых имели самостоятельную ценность и, по сути, были частью их коллективной идентичности, в Израиле большинство репатриантов не смирились с потерей столь нелегко завоеванного статуса[28]. Не случайно добровольные профессиональные объединения выходцев из бывшего СССР стали складываться уже в начале 1990-х гг., едва ли не ранее остальных «русских» структур. По сути, борьба за признание квалификации и образовательного статуса стала первым массовым движением общественного протеста «алии 1990-х», платформой для которого были русскоязычные израильские СМИ, переживавшие расцвет в том десятилетии.

Очевидно, что «профессиональный патриотизм» (professional commitment) этих репатриантов стал дополнительным фактором давления на руководство страны, которое из двух подходов, сугубо «благотворительного» — абсорбция как поддержка социально слабых групп населения, или включение программ профессиональной абсорбции олим в контекст новых социально-экономических перспектив израильского общества, — выбрало второй вариант. Уже в начале 1990-х годов правительство оптимизировало механизм признания дипломов и квалификации новых репатриантов. Параллельно шло  масштабное инвестирование в проекты интеграции учителей, врачей, деятелей культуры, ученых и инженеров-репатриантов в промышленности, академической науке и социально-культурной сфере. В исторической перспективе особенно значительной оказалась роль таких проектов, как система интеграции инженеров БАШАН, «технологические теплицы», Фонд проектов оборонного назначения, Дома науки и технологии, программы абсорбции ученых «Шапира», «Гилади», КАМЕА и пр.

Другим следствием внедрения «рыночных» методов интеграции, вновь прибывших стало появление в 1990-е гг. впечатляющей структуры «самопомощи» — институтов и систем социальных связей в сферах культуры, образования, профессиональной ориентации и социального обеспечения, а также «русского» бизнес-сектора. Этот сектор включал сотни продовольственных и книжных магазинов, «русские» рестораны и кафе, врачебные кабинеты и адвокатские конторы, строительные и консалтинговые фирмы, клубы, курсы, кружки и детские сады, рекламные и туристические фирмы и т.д.[29] Удачным примером тех же тенденций в гуманитарной сфере можно считать деятельность Объединения педагогов-репатриантов, основанного в 1990 году для профессиональной абсорбции учителей, интеграции русскоязычных учащихся в израильскую систему образования и модернизации тех ее элементов, которые, по мнению педагогов-репатриантов, были развиты недостаточно. Уже в начале 1990-х годов почти в 40 городах страны действовали учебно-консультационные центры, где по методикам «дополняющего обогащающего образования», разработанным бывшими советскими педагогами из алии 1990-х, обучалось около 5 тысяч учеников. В целом, создание альтернативной системы образования, которая абсорбировала тысячи педагогов и методистов, будучи общинным институтом, но не являющейся, несмотря на использование русского языка и российских педагогических принципов, в полном смысле слова «русской», стало крупнейшим достижением общины выходцев из СССР/СНГ.

В свою очередь, структуры самопомощи были лишь одним из кластеров институциональной, социальной и экономической инфраструктуры «русской общины» в Израиле, формировавшейся под влиянием трех основных факторов. Это, во-первых, организации и проекты, инициированные израильским истеблишментом (госорганами, Еврейским агентством, профсоюзами, общенациональными партиями и т.д.) для социальной, экономической, культурной и политической абсорбции новых репатриантов. Во-вторых, упомянем, собственно репатриантские общественно-культурные и социально-политические инициативы. И, наконец, структуры, инициированные, и/или созданные при поддержке еврейской диаспоры и зарубежных организаций.  Заметим, что если первый фактор абсолютно доминировал в 1970-е годы, то в 1990-х наряду с поддержкой «официальных» структур (Министерства абсорбции и других министерств, Еврейского агентства, муниципалитетов и т. д.) собственно репатриантские инициативы стали играть все более заметную роль. Хотя значительную часть бюджетов этих организаций составляли средства, выделяемые государственными и квази-государственными учреждениями, репатриантские объединения уже представляли собой институты гражданского общества.

Все эти факторы обусловили возникновение в Израиле в конце 1980-х — начале 1990-х годов многообразных русско-еврейских инициатив: различных клубов, добровольных обществ, образовательных учреждений, театральных коллективов, ветеранских и молодежных союзов,  профессиональных и творческих объединений (учителей, инженеров, ученых, писателей, кинематографистов и т.д.). Кроме того, функционировали печатные издания, структуры социальной помощи, а также «русские» деловые организации. Только в 1996 — 1997 гг. в сфере образования, культуры и социальной помощи официально действовало около 300 ассоциаций новых репатриантов из СССР/СНГ[30]. Будучи важной частью сложившейся в те годы масштабной системы общинно-образующих социальных сетей, они стали «социальным компенсатором» негативных сторон в целом оправдавшей себя политики «прямой абсорбции».

Таким образом, во многом стихийное формирование «русской» общины Израиля, стартовавшее в начале «большой алии» 1990-х гг., к концу того десятилетия в общих чертах и завершилось. Контуры этой общины образуют лидерские группы, представленные во всех сферах общественной, политической и экономической жизни страны; многочисленные институты, оказывающие специфические услуги и воспроизводящие структуры общинной идентификации и, наконец, развернутая система формальных и неформальных связей и отношений.

В поисках «русского лобби»

Не заставила себя ждать и логичная для израильской модели взаимоотношений государства и общества политизация репатриантских объединений и появление политических движений и партий, выступающих от лица выходцев из бывшего СССР. Особенно, учитывая, что и сами репатрианты последнего десятилетия ХХ века стали внушительным политико-демографическим аргументом, подкрепляющим требования русско-еврейских элит 1970-х — 1990-х гг. об их адекватном доступе к выработке национальных приоритетов Израиля и «более справедливом» распределении общественных ресурсов[31].

Показательно, что формирование общественно-политических структур «русского Израиля» шло параллельно, и с использованием тех же моделей, что и «зонтичных» объединений еврейского движения в перестроечном СССР. Так, в 1986 году почти одновременно были созданы Информационный центр по проблемам евреев СССР в Израиле и Информационный центр по вопросам репатриации в СССР (с 1987 года — Информационный центр по вопросам репатриации и еврейской культуры). В 1988-м на базе израильского Информационного центра группой известных в прошлом диссидентов и «узников Сиона» был учрежден Сионистский форум евреев из СССР. В состав совета Форума, состоявшего из 105 человек, вошли все звезды сионистского «отказа» и национально-правозащитного движения в СССР. Председателем был избран Натан Щаранский как наиболее известный и авторитетный на тот момент «русский» общественный деятель.

С увеличением потока репатриации Форум постепенно перешел от поддержки ветеранов сионистского движения к более широкой деятельности по интеграции новоприбывших, инициировав целый ряд программ решения проблем жилья, трудоустройства и психологической помощи. В это же время московский Информационный центр по вопросам репатриации и еврейской культуры, вместе с другими еврейскими организациями сыграл ведущую роль в создании в декабре 1989 года Ваада еврейских организаций и общин СССР. Организационные принципы Ваада, в свою очередь, послужили моделью для трансформации в 1992 году Сионистского форума в «зонтичную» структуру, представляющую более 40 общественных организаций олим и многие десятки тысяч индивидуальных членов.

Соперником СФ на поле представительства интересов репатриантов выступила еще одна зонтичная структура — Ассоциация выходцев из СССР, возникшая еще в 1970-е годы под эгидой партии МАПАЙ/Авода. В итоге, уже в выборах 1992 года  участвовали две партии — правоцентристская «Демократия и алия» и левоцентристская ТАЛИ, созданные, соответственно, активистами этих двух соперничающих репатриантских ассоциаций, и фактически выступавших в качестве «русских» сателлитов Ликуда и Партии труда (Авода). С учетом еще одного списка — центристской Партии олим и пенсионеров, можно заключить, что репатрианты из СССР практически сразу разделились по тем же идеологическим линиям, что и израильское общество в целом. Впрочем, в электоральном смысле эти инициативы, как и еще один «спутниковый» проект — партия «Тиква», созданная в 1999 г. избирательным штабом кандидата на пост премьер-министра от Партии труда Эхуда Барака, успехом не увенчались.

Появление в 1995 году движения, а затем партии «Исраэль ба-алия» (ИБА) и ее успех на выборах 1996-го и 1999-го годов — в отличие от опытов такого рода 1977, 1981 и 1992 гг. — показали, что русскоязычная община готова занять самостоятельную политическую нишу. ИБА, лидеры которой эффективно играли на противоречиях израильской общенациональной политики и стремлении к самоорганизации выходцев из СССР, успешно дебютировала на выборах 1996 года, получив 175 тыс. голосов и семь депутатских мандатов. Известные в прошлом «узники Сиона» — глава партии Натан Щаранский и председатель ее Центра Юлий Эдельштейн стали в 1996 — 1999 гг. соответственно министром промышленности и торговли и министром абсорбции в правительстве Биньямина Нетаньяху. Муниципальные выборы 1998 года также привели многих представителей партии в ряд важных городских и районных советов. ИБА практически повторила свой успех и на выборах 1999 года, получив 172 тыс. голосов, шесть мест в парламенте и два министерских поста в правительстве Эхуда Барака.

Однако внутриобщинные противоречия дали о себе знать и на этот раз: в конце 1990-х гг. в парламенте были уже три «русские» партии, полностью или частично отпочковавшиеся от ИБА, и отражавшие размежевание в среде «алии 1990-х» по всему комплексу политических и социально-экономических проблем. Помимо самой ИБА —«центристской партии социально-общинного консенсуса» — в Кнессете присутствовала «правая и рыночная» партия «Наш дом Израиль» (НДИ) Авигдора Либермана и «левый и социальный» «Демократический выбор» Романа Бронфмана. Впрочем, уже на следующие выборы 2003 года Демвыбор и НДИ пошли в составе соответствующих их платформе общеизраильских блоков — ультралевого МЕРЕЦ и правого «Национальное единство». А ИБА, в момент своего основания рассчитывавшая надолго монополизировать политическую «русскую улицу», на выборах 2003 года смогла провести в Кнессет лишь двух депутатов и вскоре слилась с правоцентристским правящим движением «Ликуд», исчезнув с политической арены.

Для многих репатриантов это стало аргументом в пользу третьей модели — сотрудничества организованных русскоязычных групп с крупными общенациональными движениями. Попытки такого рода (весьма неудачные) предпринимались еще в 1990-е. Так, вскоре после впечатляющей победы Партии труда (Авода) на выборах 1992 года, достигнутой, в том числе, благодаря поддержке выходцев из СССР/СНГ, возникла идея создания мощной «русской» внутрипартийной организации, но вскоре выяснилось, что реального влияния русскоязычные репатрианты в партии так и не получили. В итоге «русская» организация Аводы сократилась с 18 000 членов в 1995 году до примерно 6 000 в 1999-м и до 2 500 в конце 2001-го. Предпринятые в последующие годы попытки реанимировать этот проект оказались малоэффективными.

Альтернативу Аводе на поле «русского Израиля» пыталась составить исторически конкурирующая с ней правоцентристская партия Ликуд, среди 170 000 членов которой в середине 1990-х годов около 27 000 составляли русскоязычные репатрианты. Все это происходило на фоне массовой поддержки, которую выходцы из бывшего СССР оказали лидеру Ликуда Биньямину Нетаньяху в 1996 г., на первых в истории страны прямых выборах премьер-министра. Однако «медовый месяц» постсоветской алии с Ликудом также продолжался недолго. Репатрианты, разочарованные «полевением» руководства этой партии в 1997 — 1999 гг. и отсутствием у него «интереса» к русскоязычным активистам, массово покидали движение, внеся немалый вклад в его поражение на выборах 1999 года. Многие последовали за тем же А. Либерманом в созданную им в начале 1999-го партию «Наш дом Израиль». Руководству Ликуда пришлось заново (и, в определенных отношениях, небезуспешно) выстраивать отношения с «алией 1990-х» уже в следующем десятилетии.

Еще две попытки «освоения» русскоязычных избирателей общенациональными политическими силами принадлежат партии Шинуй («Изменение»), чья умеренно-центристская, либерально-рыночная и антиклерикальная платформа в 1999-м и 2003-м годах привлекла  часть электората, и социально-популистскому  движению сефардов-традиционалистов ШАС, поддержанному частью бухарских, грузинских и кавказских евреев. Впрочем, довольно скоро и эти «русские» проекты практически сошли на нет.

Таким образом, итоги пребывания «большой алии» на политической арене в 1990-х оказались неоднозначными. С одной стороны, русским израильтянам, в отличие от евреев-выходцев из Азии и Африки, так и не удалось создать собственные мощные институты политического лоббирования, что обусловило сохранение на рубеже нового века непропорционально низкого представительства «алии 1990-х» почти на всех этажах власти и ограниченного влияния на процесс принятия политических решений[32].

С другой стороны, русскоязычные евреи осознали свою политическую силу и электоральную востребованность, а также приобрели определенный статус в глазах израильского общества и истеблишмента. При этом они сумели вывести на «политическую орбиту» страны новое поколение «русских» политических элит.  После того как секторальные движения, пройдя пик своего влияния в 1999 году, ушли в небытие, эти элиты предложили репатриантам новые модели политической институционализации. Согласно статистике, подавляющее большинство выходцев из СССР/СНГ с тех пор отдавали предпочтение либо «русской партии с общенациональной повесткой дня», либо «общенациональной партии с сильным русским крылом». В первой категории почти безраздельно доминировала новая «звезда» «русской» политики — партия «Наш дом Израиль», а во второй — «Ликуд», у которого эту нишу время от времени оспаривали другие правые и центристские проекты.

Десятилетие «коллективной израилизации»

Политическая трансформация «русской улицы» стала лишь одним из проявлений, далеко продвинувшегося к концу 1990-х гг., как показали исследования тех лет[33], процесса интеграции выходцев из СССР и СНГ в израильское общество и усвоения присущих ему ценностей. Именно в то десятилетие сложилась базовая модель этно-национальной идентификации репатриантов из СССР/СНГ, определяемая как «русские евреи в Израиле». Так родилось представление о себе как особой социокультурной группе внутри израильского еврейского коллектива[34]. Феномен этот, как свидетельствуют многочисленные исследования разных лет, включая пять масштабных опросов «русской улицы» Израиля в 2009 — 2017 гг.[35], демонстрирует устойчивость и на протяжении двух следующих десятилетий. Эта идентичность, как показало наше исследование, характерна не только для этнических, или «галахических» евреев, но и для репатриантов, не признанных евреями в Израиле[36].

Из основных параметров указанной модели идентичности (оказавшейся привлекательной и для русскоязычной алии нового века), отметим следующие. Во-первых, формирование особого «русско-еврейского» типа устойчивой израильской гражданской идентичности. Так, от трех четвертей до 80% репатриантов 1989 — 2000 гг., опрошенных в сентябре 2013-го и марте 2014 г., заявили о наличии у них устойчивой израильской идентичности. Причем идентификация с Израилем была тем большей, чем дольше респонденты прожили в стране, и тем устойчивее, чем младше они были в период репатриации и на момент опроса, чем лучше они владеют ивритом и чем активнее вовлечены в многообразные личные связи с местным обществом. Наше последнее по времени исследование (март 2017 г.) отразило примерно ту же картину: почти 70% русскоязычных репатриантов тех лет считают себя израильтянами «в большой степени» или «только израильтянами» (и больше никем). Немногим более четверти опрошенных заявили, что ощущают себя израильтянами в «некоторой степени», и менее 5% признались в отсутствии у них израильской идентичности или затруднились ответить на этот вопрос. Это еще раз подтверждает вывод исследователей, полагающих, что репатрианты из бывшего СССР в массе своей входят в те группы израильского общества, которые составляют его сионистское большинство[37].

Обратимся ко второму параметру, отличающему упомянутую модель идентичности.  Речь идет о  параллельном использовании трех моделей интеракции русскоязычных израильтян с принимающим сообществом: «ассимиляция» (полное растворение в израильской еврейской социально-культурной среде), «интеграция без аккультурации» (включение в израильскую среду и принятие ценностей местного общества с сохранением русско-еврейской идентичности) и «изоляция» (формирование «русских» культурных островков на периферии местного общества). Если в последнем десятилетии прошлого века вес общинных фракций, придерживающихся каждой из этих моделей, соотносился, по нашим оценкам, примерно как 30:50:20, то в последующий период границы между «ассимиляционистами», «интегристами» и «изоляционистами» существенно сместились, что отразилось в новой пропорции: 50:33:12[38].

Третьим моментом стало переосмысление репатриантами из СССР/СНГ 1990-х гг. прежних культурно-идентификационных представлений под влиянием принятых в Израиле норм и стандартов. Примером может служить их отношение к религии и ее роли в облике страны, которое явно адаптировалось к реалиям «еврейского демократического государства». Исследования показали, что характерная для поздней советской эпохи классическая оппозиция «атеистов» и «верующих» с оттеснением религиозного фактора на периферию этно-национального самоопределения, прошла в Израиле серьезную трансформацию и стабилизировалась на рубеже прошлого и нынешнего веков. С тех пор порядка 5%-7% выходцев их бывшего СССР определяют себя в качестве «последовательно религиозных», из которых примерно треть — это ультраортодоксы, и две трети — религиозные сионисты. Еще примерно 17% — 25% составляют «традиционалисты», сочетающие в основном светский образ жизни с разной степенью соблюдения религиозных заповедей. Только 10% — 12% считают себя «последовательными (антирелигиозными) атеистами». Большинство же «русских» израильтян (примерно 50% — 60%) относят себя к наиболее массовой и среди коренных израильтян категории «хилоним», т.е. светским гражданам, не имеющим ничего против религии как таковой и даже время от времени участвующих в отправлении религиозных (или национально-культурных, хотя и «религиозных» по происхождению) обрядов жизненного цикла.

Четвертым моментом является сохраняющаяся идентификация большинства олим 1990-х и примкнувших к ним репатриантов, следующих двух десятилетий с сообществом «русского Израиля». Так, более 40% респондентов, опрошенных в 2017 году, полагали, что «такое сообщество есть, и оно не исчезнет в ближайшем будущем». Примерно такая же доля участников опроса была уверена, что этот феномен существует как минимум в первом поколении репатриантов. Еще важнее, что свою личную принадлежность к такому сообществу в той или иной мере ощущают в сумме более 70% респондентов. Причем, если репатрианты старше 55 лет чаще заявляли о наличии у них «безусловной» общинной идентичности, то среди респондентов 25-54 лет было больше тех, кто ощущал такую идентификацию «в зависимости от обстоятельств». Той же позиции придерживается большинство представителей «полуторного поколения» репатриантов, а также те, кто прибыл в Израиль в возрасте 19-25 лет. Лишь среди репатриантов 18-24 лет наиболее популярным был отрицательный ответ, однако и в этой группе о разных вариантах идентификации с русскоязычной общиной сообщили 45% опрошенных.

Показательно, что мнения репатриантов 1990-х гг. по обоим вопросам примерно соответствовали средним значениям по общине. Добавим, что порядка 80% этой группы считают «важным» или «очень важным», чтобы их дети и внуки владели русским языком и были знакомы с общей и/или еврейской культурой страны исхода (то же мнение разделяла основная масса представителей «полуторного поколения», в большинстве своем привезенных в 1990-е гг. в Израиль детьми). Примерно 70% продолжают верить в существование специфических проблем «русской улицы» Израиля, отличных от проблем других групп населения.

Однако нет оснований утверждать, что речь идет о формировании первого или тем более «полуторного» и второго поколения «русского гетто». Стремление сохранить и передать следующему поколению русский язык и русско-еврейскую культуру находится в тесном симбиозе с желанием быть при этом «истинными израильтянами». Легитимация «русских» общинных символов, институтов, и отчасти ценностных моделей в Израиле идет через придание им общенационального статуса. Формирование этно-общинной идентичности и структур «Третьего (или «русского») Израиля», ядром которых остаются репатрианты 1990-х гг., развивается в контексте «мультикультурализма в рамках еврейского коллектива» и является органичным дополнением устойчивой израильской идентификации этой общины.

Появление в стране крупнейшей, после коренных израильтян, субэтнической группы, обладающей своим культурно-ментальным багажом, системой социальных и экономических ценностей, а также идеологических представлений, стало непростым вызовом для израильского общества. Поэтому, решая задачу по интеграции новоприбывших и их потомков, Израиль, в свою очередь был вынужден радикально пересмотреть свою, казалось бы, устоявшуюся систему социальных стандартов и культурных кодов.

Исторический опыт показывает, что эта задача была выполнена в целом успешно, что можно считать коллективным достижением израильского общества и Государства Израиль.

[1] Барух Киммерлинг, Конец власти «ахусалим». Тель-Авив: Кетер, 2005 (иврит)

[2] Данные Министерства алии и интеграции Израиля, январь 2020 г.

[3] См. Ro’i Y., The Struggle for Soviet Jewish Emigration, 1948 — 1967. L., 1991; Salitan L.P., Politics and Nationality in Contemporary Soviet-Jewish Emigration, 1968 — 89. N.Y., 1992; Soviet Jewry in the Decisive Decade, 1971 — 1980. Ed. By R.O. Freedman. Durham, Duke Univ. Press, 1984; Petrus Buwalda, They Did Not Dwell Alone. Jewish Emigration from the Soviet Union, 1967 — 1990. Wash., Baltimore and London: WWC Press and John Hopkins Univ Press, 1997

[4] Gilboa Y., The Black Years of Soviet Jewry. Boston, Little Brown, 1972

[5] См.: Zvi Gitelman, A Century of Ambivalence. N.Y.: Shocken Books, 1988; Benjamin Pinkus, The Jews of the Soviet Union. The History of a National Minority. Cambridge: University Press, 1988; Yaacov Ro’i, The Struggle for Soviet JewishEmigration, 1948 — 1967. London, 1991

[6] Подробнее см. Velvl Chernin, “Institutionalization of Jewish Culture in the USSR, 1960s — 1980s”. Jews and Jewish Life in Russia and the Soviet Union. Ed. by Y. Ro’i. London, Frank Cass, 1995, p. 226-236

[7] См. Ya’acov Ro’i, “The Jewish Religion in the Soviet Union after World War II”. Jews and Jewish Life in Russia and the Soviet Union. Ed. by Y. Ro’i. London, Frank Cass, 1995, p. 263-89 and Vladimir Khanin, “Judaism and Organized Jewish Movement in the USSR/CIS After World War II: the Ukrainian Case”. Jewish Political Studies Review, Vol. 11, No 1-2 (Spring 1999), p. 75-100. См. также диссертацию Семена Чарного «Государственная политика в отношении еврейских религиозных общин в период «оттепели»: 1953 — 1964» (Москва, РГГУ, 2007)

[8] Научная литература, посвященная этой теме, достаточно обширна. Среди классических работ выделим: Ro’i Y., The Struggle for Soviet Jewish Emigration, 1948 — 1967. L, 1991; Salitan L.P., Politicsa nd Nationality in Contemporary Soviet-Jewish Emigration, 1968 — 89. N.Y., 1992; Soviet Jewry in the Decisive Decade, 1971 — 1980. Ed. By R. O. Freedman. Durham, Duke Univ. Press, 1984; Drachman E. Challenging the Kremlin: The Soviet Jewish Movement for Freedom. N.Y., Paragon House, 1991; Petrus Buwalda, They Did Not Dwell Alone. Jewish Emigration from the Soviet Union, 1967 — 1990. Wash., Baltimore and London: WWC Press and John Hopkins Univ Press, 1997. См. также: Ханин В. и Морозов Б. «Шестидневная война и становление еврейского национального движения в СССР: историко-социологические аспекты».Шестидневная война и еврейское движение в СССР: очерки социальной истории. Под ред. Ханина В., «Сэфер» (Академическая серия), 2008, c. 19-42

[9] Альманах «Евреи СССР в Израиле и диаспоре». Под ред. Л. Дымерская-Цигельман, вып. 20-21, (2002), с. 96 (на иврите)

[10] Центральный государственный архив гражданских организаций Украины (ЦДАГОУ), фонд 1, опись 25, дело 2105, л. 1

[11] Mark Tolts, “A Half Century of Jewish Emigration from the Former Soviet Union”. Paper prepared for the Symposium in Honor of Dr. Mark Tolts on His Retirement. The Hebrew University of Jerusalem, 27 June 2019

[12] Ze’ev (Vladimir) Khanin, “The Jewish Right of Return: Reflections on the Mass Immigration to Israel from the Former Soviet Union”, in Lustick, Ian and Lesch, Ann (eds.), Exile and Return:  Predicaments of Palestinian Arabs and Jews. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, p. 183-203; Беленькая Л. и Зингер Б. Наперекор: Еврейское национальное движение в СССР и его идеология. — Минск: Мет, 2004, с. 155-171

[13] Нудельман, Р. «Попытка обновления сионизма: между алией 1970-х и алией 1990-х». Евреи СССР на перепутье, №4 (19), 2000, с. 67-84 [на иврите]

[14] Известия, 6 июня 1991

[15]Материалы дискуссий на съезде были частично опубликованы в самиздатовском журнале Шофар (Черновцы) 1990, №1, с. 7-8. См. также: Ханин В., «Корни и наследие союзного Ваада»,  EAJ Policy Papers, No 29 (20.12.2019) https://institute.eajc.org/eajpp-29/;  Baruch Gur-Gurevitz, Open Gates. The Inside Story of Mass Aliya from the Soviet Union and its Successor States. Jerusalem: The Bialik Institute, 1996, p. 52-62

[16] Здесь и далее (если не указано иное) — данные Центрального статистического бюро и Министерства алии и интеграции Израиля

[17] См., например: Yehouda Shenhav, Beyond the Two-State Solution: A Jewish Political Essay. New York: Polity Press, 2012, p. 106-115

[18] См. например: Ханин В., Эпштейн А. и Низник М., Несомненно, израильтяне: русскоязычные евреи «дома» и «заграницей» — идентичность и культура. — Иерусалим и Рамат-Ган: Министерство алии и абсорбции и Университет Бар-Илан, 2011 (на иврите); Старые корни в новой почве: адаптация репатриантов из бывшего СССР в Израиле в новом тысячелетии. Под ред. Сабины Лисицы и Ирит Бокек-Коэн. Ариэль: Университет Ариэль в Самарии, 2012 (на иврите)

[19] Eliezer Feldman, “Pragmatic Isolation» of the FSU Immigrants in Israel”. Paper, presented at the International Conference «Russian-Speaking Jewry in Global Perspective: Assimilation, Integration and Community-building», Bar-Ilan University, Ramat-Gan, 14-16 June 2004; Ya’kov V. Rabkin, “Cultures in Transition” in: Tamar Horowitz (ed.) The Soviet Man in an Open Society. Lanham, New York and London: University Press of America, 1989, p. 251-257

[20] Ze’ev (Vladimir) Khanin, “Russian-Jewish Ethnicity: Israel and Russia Compared” in Ben-Rafael, E., Gorny, Y., and Ro’i, Y. (eds.), Contemporary Jewries: Convergence and Divergence. Leiden and Boston: Brill Academic Publishers, 2003, p. 216-234

[21] См., например: Элиэзер Фельдман, «Русский» Израиль: между двух полюсов. — М.: Маркет ДС, 2003, с. 125-155, 351-415; Eliezer Ben-Rafael, Mikhail Lyubanksy, Olaf Glöckner, Paul Harris, Yael Israel, Willi Jasper, and JuliusSchoeps, Building a Diaspora: Russian Jews in Israel, Germany, and the USA (Leiden and Boston: Brill, 2006), p. 55-78, 119-139; Ханин В., «Третий Израиль»: Становление общины выходцев из СССР/СНГ и ее роль в политическойструктуре страны на рубеже ХХ и XXI веков. — М.: Институт Ближнего Востока, 2014

[22] Так, около четверти репатриантов из бывшего СССР, опрошенных в 2011 году в ходе совместного исследования Министерства абсорбции Израиля и Университета Ариэль, заявили, что их «дважды соотечественники» составляют большинство или подавляющее большинство жителей их района. Еще четверть утверждали, что в их районе таковых около половины. Менее пятой части респондентов утверждали, что «русских» жителей в их районе очень немного или нет вообще. Существенные возрастные различия между членами этих категорий респондентов не фиксировались. (Элазар Лешем с участием Владимира (Зеэва) Ханина, «Гражданская идентичность репатриантов из бывшего СССР 1990 — 2010 гг.», социологический отчет, представленный Министерству абсорбции Израиля, Иерусалим, март 2020), на языке иврит

[23] Низник М., «Особенности культурной интеграции выходцев из СССР/СНГ в Израиле». Диаспоры, 2003, № 1, c. 49-60

[24] Marina Niznik, “Russian Language in Israel — Is it Half Alive or Half Dead?”. Paper, presented to the “National Challenge — the Third Ashdod Conference on Aliya and Absorption”, Ashdod, January 2010, p. 6

[25] Alek D. Epstein and Nina G. Kheimets, “Cultural Clash and Educational Diversity: Immigrant Teachers Efforts to Rescue the Education of Immigrants Children in Israel”, International Journal of Sociology if Education, Vol. 10, No 2, 2000

[26] Детальный анализ этого феномена содержится в нашем исследовании: Vladimir (Ze’ev) Khanin, “Aliyah from the Former Soviet Union: Contribution to the National Security Balance”. Position paper, presented on the behalf of the Israeli Ministry of Immigrant Absorption to the 10th Annual Herzliya Conference “Israel’s National Security Balance”, IDC Herzliya, 31 January — 3 December 2010. См. также Дмитрий Марьясис. Опыт построения экономики инноваций. Пример Израиля. Москва: ИВ РАН, 2015, с. 77-88

[27] См. Демьян Н. и Розенбаум-Тамари Ю., «Многолетний мониторинг интеграции выходцев из бывшего СССР в Израиле в рамках программы прямой абсорбции алии». Исследовательский отчет, Иерусалим. Министерство алии иабсорбции, 2006 (на иврите)

[28] Judith Shuval, “The Dynamics of Professional Commitment: Immigrant Physicians from the Former Soviet Union in Israel” in Elazar Leshem and Judith Shuval, Eds. Immigration to Israel: Sociological Prospective (New Brunswick and London, 1998), p. 139-142

[29] Sarit Cohen-Goldner and M. Daniele Paserman, The Dynamic Impact of Immigration on Natives’ Labor Market Outcomes: Evidence from Israel, London: CEPR, 2005

[30] Лешем Э. и Лиссак М., «Формирование «русской» общины в Израиле». Евреи СССР на перепутье, 2000, № 4 (19), c. 48 (на иврите)

[31] Подробнее о политической институционализации «русской улицы» Израиля в 1990-е и 2000-е гг., см. Vladimir Khanin, “Israel’s ‘Russian’ Parties” in Robert O. Freedman, Contemporary Israel: Domestic Politics, Foreign Policy, and Security Challenges. Boulder, Colorado: Westview Press, 2008, p. 97-114; Ханин В., «Русские» и власть в современном Израиле. — М.: Ин-т Ближнего Востока, 2003

[32] Подробнее см. Vladimir (Ze’ev) Khanin, “The Israeli ‘Russian’ Community and Immigrants Party Politics in the 2003 Elections”, Israel Affairs, Vol. 10, No 1-2 (Summer 2004), p. 146-180

[33] Перес Й. и Лиссица С., «Евреи СССР в Израиле — формирование идентичности и процессы интеграции», Социология исраэлит [Израильская социология]. Т. 3, № 1, תשס»א -2000, с. 7-30 (на иврите); Моше Лиссак и ЭлазарЛешем (ред.), Из России — в Израиль: Идентичность и культура. Тель-Авив: Ха-киббуц ха-меухад — кав адом, 2011 (на иврите)

[34] Ханин В., «Израильтяне, но по-своему» // Ханин В., Низник М., Эпштейн А., Несомненно, израильтяне: русскоязычные евреи «дома» и «заграницей» — идентичность и культура. Рамат-Ган: Программа изучения современного еврейства, Ун-т Бар-Илан, 2011, с. 13-46 (на иврите)

[35] Исследования проводились по репрезентативной квотной выборке (более 1000 респондентов в каждой) социологическим агентством «Мутагим» в марте 2009 года, и институтом ПОРИ, в августе-сентябре 2013 года, в марте 2014 года, в декабре 2014 — январе 2015-го и в марте 2017 года по программе, предложенной автором этой статьи.

[36] Ханин В., Joining the Jewish Collective: Formalizing the Jewish Status of Repatriates from the Former USSR of non-Jewish and Mixed Origin in Israel (Jerusalem: The Morasha Institute, 2014)

[37] Vladimir (Ze’ev) Khanin, “The Jewish Right of Return: Reflections on the Mass Immigration to Israel from the Former Soviet Union”, in Lustick, Ian and Lesch, Ann (eds.), Exile and Return: Predicaments of Palestinian Arabs and Jews. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2005, p. 185-191

[38] См. Ханин В. и Эпштейн А., «Культурная преемственность, модернизация и иммиграция: русско-еврейская идентичность в Израиле и диаспоре». Современное общество — израильская модель. Сборник статей в честь проф. Моше Лиссака. Под редакцией Эфраима Яара, Элиэзера Бен-Рафаэля, Ави Барели и Ури Коэна. — Тель-Авив, Иерусалим и Беэр-Шева: The Chaim Weizmann Institute for the Study of Zionism, с. 505-520 (на иврите)