С XVIII века (момента алии Иегуды Хасида) выходцы из «России» (в широком смысле этого слова — Российской империи, СССР или СНГ) играли важную, а временами и центральную роль в истории евреев Эрец Исраэль и Государства Израиль. Демографически и культурно своими корнями с этим регионом так или иначе связаны порядка трети всех израильских евреев.
Именно российские евреи положили начало сионистской репатриации, составив подавляющее большинство репатриантов Первой (1882 — 1907), Второй (1907 — 1914) и Третьей алии (1919 — 1921). Половина представителей Четвертой алии (1924 — 1929) прибыла из Польши, до 1917 года входившей, вместе с территориями современных Украины, Беларуси, стран Балтии, Молдовы и некоторых западных регионов России в состав т.н. Черты оседлости Российской империи. Собственно, выходцы из этого региона и их потомки сформировали ядро израильского общества и культурный, политический, военный, интеллектуальный и экономический истеблишмент страны (т. н. «Первый Израиль»).
Эта группа стала творцом большинства израильских социальных и культурных кодов, а также первых гражданских, экономических и политических институтов еврейского ишува и Государства Израиль, равно как и местной версии «плавильного котла» на основе сионистской ивритской культуры. Не случайно, представители именно этого, первого поколения «русских» евреев, оказались наименее «русскими» из всех групп израильтян восточноевропейского происхождения и являются единственными в полном смысле слова «израильтянами» (в терминах израильского социолога Баруха Киммерлинга, «ахусалим» — давно живущие в стране зажиточные светские евреи-ашкеназы, израильский аналог американских WASPов)[1].
В последующие годы еврейская репатриация из CCCP, а позже из постсоветских стран переживала спады и подъемы, но никогда не прекращалась. В очередной раз она проявила себя в конце XX — начале ХХI вв., когда Израиль принял две крупные группы, прибывшие соответственно в 1969 — 1980 гг. и с 1989 г. по настоящее время. По данным Еврейского агентства «Сохнут» и Министерства алии и интеграции Израиля, в прошлом и нынешнем веках в Израиль приехали из России/СССР/СНГ более 1,3 миллиона репатриантов. Это число включает 52 350 олим русско-еврейского происхождения, прибывших до образования государства; 37 451 — с мая 1948 по 1969 гг., 149 740 — в 1970-х годах, 28 763 — в 1980-х и порядка 1,1 миллиона с 1990-го по декабрь 2019 года.[2]
«Русский нео-сионизм»
В сентябре 1989 года, в момент вступления горбачевского СССР в продвинутую стадию кризиса, началась т. н. «большая алия» — массовая репатриация восточноевропейских евреев в Израиль, ставшая одним из наиболее заметных мировых феноменов конца ХХ века. Ей предшествовали два десятилетия борьбы за национальное возрождение евреев СССР и воссоздание в стране организованной еврейской жизни и сионистского движения, к тому времени, казалось бы, почти разгромленных коммунистическими властями.
Инициировало эти процессы поколение советских евреев, национальное сознание которого формировалось под обаянием чуда победы Израиля в июне 1967 г. над армиями шести арабских стран в Шестидневной войне[3]. Не меньшим чудом стало возникновение самого феномена «русского нео-сионизма» и возрождение еврейских организаций в СССР после почти полной ликвидации большинства гражданских, религиозных и некогда влиятельных еврейских политических институтов в конце 1920-х — начале 1930-х годов. В том же ряду стоит уничтожение основной массы неполитических структур в период гитлеровского геноцида и сталинских репрессий в довоенные и послевоенные десятилетия[4]. К 1970-м годам в СССР сохранились лишь осколки богатой общинно-культурной и национально-политической традиции местного еврейства[5].
Позиция советских властей варьировалась от подавления любых форм организованной еврейской жизни до разрешения, в отдельные годы, деятельности религиозных и культурных организаций[6] и более «либерального» отношения к еврейской эмиграции. Периоды «закручивания гаек» изредка перемежались созданием «официальных» еврейских структур — этаких «суррогатов» национальных институтов, чьи потуги выйти за отведенные им контрольно-рекламные рамки немедленно и жестко пресекались. Равно пресекались и попытки еврейских активистов использовать базу немногочисленных религиозных общин для формирования более широких образовательных, культурологических, молодежных, и прочих еврейских инициатив.[7]
Независимые еврейские институты были в основном представлены малочисленными подпольными группами активистов борьбы за алию и национальные и гражданские права. Попытки создания подобных структур предпринимались еще в 40 — 50-е гг. ХХ века, однако лишь с появлением в 1970-х нового поколения еврейских лидеров, эти объединения приобрели новое качество[8].
Идеологические противоречия внутри еврейского диссидентского движения 1970-х — 1980-х гг. включали разногласия между «политиками» (или «эмигрантами»), видевших в массовой эмиграции единственный способ решения национальных проблем советского еврейства и сосредоточившихся на протестных методах борьбы за выезд, и двумя фракциями «культурников», стремившихся к возрождению и развитию еврейской культуры в СССР. Одна из фракций видела в этом временное решение, пока шлюзы еврейской эмиграции из СССР были закрыты, а другая — «культурники-легалисты» — долгосрочную задачу (ради развития еврейской культуры в СССР эта группа была готова на ограниченное сотрудничество с властями).
Впрочем, в годы подполья разногласия были не слишком выражены и касались скорее методов, чем реального содержания деятельности. Лишь в самом конце советской эпохи, в 1984 — 1989 годах, сторонники этих трех течений организационно оформились в рамках Сионистской федерации СССР (Иргун циони), Ассоциации учителей иврита (Игуд Ха-морим) и полуофициальной Еврейской культурной ассоциации, хотя идеологические различия между этими достаточно скоротечными группами были по-прежнему во многом размыты.
Ядром еврейских диссидентских организаций и общинных объединений нового типа стала быстро растущая, начиная с 1970-х гг., группа «отказников». Речь идет о лицах, которым под теми или иными предлогами был запрещен выезд из СССР. Впрочем, в 1969-м власти под влиянием внутренних обстоятельств и международным давлением согласились изменить эмиграционную политику, чтобы удалить из страны небольшую, как они надеялись, группу «проблемных еврейских элементов». Однако наверху быстро поняли, что потенциал еврейской эмиграции многократно превосходит их расчеты, и взяли курс на постепенное сокращение ее масштабов, практически перекрыв к 1980 — 1981 гг. официальные каналы выезда. Общее число евреев-эмигрантов в 1980 году было в 2,5 раза меньше, чем в 1979-м, когда еврейская эмиграция той волны из СССР достигла пика (более 51 тыс. человек). В 1981 году евреев-эмигрантов (около 9,5 тыс.) было уже вдвое меньше, чем годом ранее, а в последующие пять лет поток составлял от нескольких сот до чуть более тысячи человек в год[9].
При этом власти продолжали принимать заявления на выезд, увеличивая тем самым число «отказников» и, соответственно, активистов еврейского движения в СССР. (Например, в Украине по данным партийных органов, в 1980 г. в этом движении участвовали порядка 80% евреев, получивших отказ)[10]. Однако, несмотря на противодействие властей, с 1969-го по 1988-й год страну покинули более 300 тыс. евреев и членов их семей. Правда, до Израиля добрались менее
60% этих эмигрантов. Остальные направлялись в США, Канаду, Австралию или страны Западной Европы. Этот первоначально малозаметный феномен «отсева» (drop-out phenomenon) лиц, выезжающих из СССР по израильской визе, приобрел значительные масштабы во второй половине 1970-х гг.: в 1976 — 1977 гг. число советских евреев, эмигрирующих в страны Запада, сравнялось с количеством репатриантов в Израиль (по 7-8 тыс. человек). В 1979 году, когда выезд достиг пика, и в следующем 1980-м, эмигрантов, ехавших «мимо» Израиля, было уже вдвое больше репатриантов. С новым оживлением еврейской эмиграции из СССР в 1987 — 1989 гг. «израильским каналом» для выезда в США и другие страны Запада воспользовалось 70% — 80% советских евреев, покидавших Советский Союз[11].
Так или иначе, «алия 1970-х» привела в Израиль более 170 тыс. репатриантов из СССР, увеличив тогдашнее еврейское население страны на 7-8%. Но дело, разумеется, не только в численности этой группы. «Семидесятники», в массе своей представители второго и третьего поколения русскоязычных евреев, в основном являлись продуктом аккультурации в нееврейском советском обществе. Оставаясь евреями по происхождению и самоидентификации, они были, в первую очередь, уже русскими по культуре. В их среде сохранялись лишь остатки традиционной культуры восточно-европейского еврейства, которая, по сравнению с памятью о Катастрофе, произраильским компонентом, опытом жизни в стране государственного антисемитизма и системой ценностей, воспринимаемых окружением как «еврейские», была далеко не главным элементом их еврейской идентичности.
Иными словами, представители второй волны русскоязычной алии, по языку, культуре, а главное, своему русско-еврейскому самосознанию уже сильно отличались от евреев, прибывших из России и СССР в первой половине ХХ века и заложивших фундамент еврейского национального очага в Палестине/Эрец Исраэль. Поэтому «двоюродные братья», которые после почти 50-летнего перерыва стали приезжать в Израиль, уже не воспринимались потомками «русских евреев» из «поколения основателей» как «свои». Более того, вскоре оказалось, что культурно-политические элиты разных поколений «русских» евреев в Израиле серьезно расходятся во взглядах на сущность и роль еврейского национального государства в эпоху постмодерна.
Классический сионизм «поколения основателей» (с точки зрения которого Израиль, во-первых, реализует право еврейского народа на национальное самоопределение и, во-вторых, является «охраняемым убежищем» для преследуемых евреев) к началу алии из СССР был уже в состоянии кризиса. В первую очередь это коснулось мало релевантной в условиях мультикультурности идеологии «плавильного котла». Консервативная фракция «старых» элит «Первого Израиля» еще пыталась найти решение внутри классической сионистской модели, в то время как «новые левые» вбросили пост-сионистский лозунг превращения Израиля из еврейского государства в ближневосточное «государство всех граждан».
Интеллектуальные и политические лидеры «русской» алии 1970-х попробовали занять свое место в этом споре, предложив обществу концепцию «нео-сионизма». Подобно «классическим сионистам» эти лидеры по-прежнему считали Израиль центром еврейского мира, а сохранение еврейского характера государства являлось для них смыслом его существования. Одновременно они настаивали на сочетании принципов классического сионизма с творческим использованием в Израиле наследия русско-еврейской диаспоры (ориентация на высокие стандарты образования, общей культуры и технического прогресса), а также «нового русско-еврейского национализма», стимулированного победой Израиля в Шестидневной войне[12]. В 1970-е гг. ответом традиционных израильских элит «русским нео-сионистам» было: «Очень интересно, но, спасибо, не нужно». В свою очередь, и сами репатрианты, на фоне вполне успешной профессиональной и социальной интеграции в израильское общество, психологически были готовы принять существующие правила игры[13]. Не случайно политические опыты той алии — партии «Нес» (1977) и «Список за русских олим» (1981) — получали менее 1% голосов и, соответственно, не проходили в Кнессет. Однако, новая (начиная с сентября 1989 года) волна массовой русскоязычной репатриации меняет ситуацию едва ли не кардинальным образом.
«Третье поколение»
Борьба за эмиграцию и легализацию подпольного сионистского движения, в ее классических формах завершилась в СССР в 1987 году. Начавшийся процесс демократизации ослабил идеологические препоны, власть легализовала деятельность еврейских культурных обществ и пересмотрела положение о выезде из страны (хотя в окончательной формулировке новый закон был принят только в 1991 году)[14]. В течение года число желающих выехать из СССР выросло более чем вчетверо. В связи с отменой большинства ограничений, власти удовлетворили практически все ходатайства (97,6%). Впятеро уменьшилось число «отказников», получивших долгожданную возможность репатриироваться в Израиль.
С конца 1980-х гг. еврейское движение, в которое пришли новые лидеры и активисты, развивалось уже в иных формах, диктуемых изменившимися политическими условиями. Тогда же, на пике Перестройки, латентный конфликт между различными идеологическими течениями еврейского движения приобрел открытый характер. На первом легальном съезде еврейских организаций и общин СССР в декабре 1989 г. в Москве «радикальные сионисты» из Иргун циони во главе со Львом Городецким требовали создания Комитета по репатриации, чтобы осуществить массовую «эвакуацию» советских евреев в Израиль. А не встретив понимания большинства участников, покинули съезд. В противоположность этой позиции, «умеренные сионисты» и «культурники» (Михаил Членов, Иосиф Зисельс, Самуил Зильбер и др.) предложили идею создания Ваада еврейских организаций и общин и местной общинной автономии[15].
Эти процессы совпали с глубоким кризисом советского режима и началом «большой алии» в сентябре 1989 года. До декабря 1991-го, когда СССР официально прекратил существование, в Израиль приехали более 340 тыс. советских репатриантов, что составило почти 10% тогдашнего еврейского населения страны и переломило, как принято считать, негативные этно-демографические тенденции. В целом, за прошедшие три десятилетия в Израиль непосредственно из СССР и постсоветских стран прибыли (по состоянию на июль 2019 года) почти 1 113 000 бывших советских евреев и членов их семей. (Еще порядка 9 000 лиц, родившихся в бывшем СССР, репатриировались в Израиль из третьих стран и потому не учитываются официальной статистикой как «русскоязычные» израильтяне). С учетом естественного движения населения — рождаемости, смертности, а также эмиграции из страны, численность «русскоязычной» общины Израиля в середине 2019 года по-прежнему превышала 1 млн. человек[16]. Таким образом, выходцы из бывшего СССР, включая детей, родившихся в русско-еврейских семьях в самом Израиле, составляют сегодня около 13% общего и 18% еврейского населения страны.
Разумеется, эта группа внутренне неоднородна, и различия между ее сегментами, прибывшими в Израиль в разные годы, по ряду социально-демографических и культурных параметров не менее существенны, чем между алией 1970-х и волной репатриации 1990-х. С той лишь разницей, что между ними отсутствует психологически важный временной разрыв, подобный тому, который имел место в 1981 — 1986 гг. С учетом этих параметров можно предложить следующую периодизацию «большой алии».
Первую подкатегорию обозначим как «классическая» поздне-советская и ранняя постсоветская «алия 1990-х», которая началась в конце 1989 года и завершилась к 1997 — 1998 гг., приведя в Израиль более 750 000 новых граждан.
Следующую подгруппу составили «русскоязычные» репатрианты, прибывшие в Израиль с конца 1998-го по 2000-й годы — порядка 120 000 человек, в массе своей «вытолкнутых» из СНГ дефолтом и экономическим кризисом, которые по своим ценностным ориентациям уже существенно отличались от «алии 1990-х». Не случайно, доля репатриантов этих лет, вернувшихся назад или перебравшихся в третьи страны в 2002 — 2004 годах, когда последствия финансово-экономического кризиса были преодолены, оказалась вдвое выше, чем доля эмигрантов в среднем по общине.
В 2002 году начался резкий спад алии (18 914 чел. против 33 775 чел. в 2001-м), вызванный Интифадой и экономическим кризисом. Последующий период был отмечен рекордно низким количеством репатриантов, достигнув абсолютного исторического минимума к 2008 году. По нашему мнению, эта «алия нулевых» (72 тысячи человек) тоже должна рассматриваться как отдельная социокультурная группа, среди которой доминировали выходцы из географической, экономической и культурной периферии стран СНГ и Балтии. Их переезд был в основном мотивирован семейными связями, личными и экономическими причинами. В молодежной когорте впервые стала заметна группа лиц, идентичность которых сложилась в системе возрождённого еврейского образования и сионистки ориентированных общинных проектов.
В 2009 — 2013 годах начинается новый рост русскоязычной алии — приезжает по 7,1 — 7,5 тыс. человек в год (по сравнению с 5,8 тыс. в 2008 г.), причем в социокультурном смысле эта группа была продолжением «алии нулевых», то есть первым постсоветским, в полном смысле этого слова, поколением репатриации из СНГ и Балтии. Рост репатриации в эти годы, вероятнее всего, произошёл за счёт тех, кто ранее пребывал в категории «колеблющихся» и оставил свои сомнения в свете бурного экономического роста в Израиле. И это — на фоне финансовой нестабильности и неопределенных экономических (и не только) перспектив в странах Европы и США и первых признаков исчерпания заданного в «нулевых годах» роста российской экономики, во многом влиявшего и на другие страны СНГ.
Наконец, в 2014 году начинается, продолжающийся по сей день, новый всплеск алии. В 2014-м и 2015-м был зафиксирован рост, по сравнению с 2013 годом, соответственно, в полтора и два раза. В целом же, по состоянию на 1 июня 2020 года, за эти шесть с половиной лет в Израиль прибыли более 108 тыс. постсоветских евреев (из них немногим более половины репатриировались из России и более трети из Украины). Очевидно, что основной причиной этого роста стали «выталкивающие» факторы в виде последствий финансово-экономического кризиса и российско-украинского конфликта, серьезно повлиявшего на экономическую ситуацию и социально-политическую атмосферу обеих стран.
Именно первую из этих категорий — «классическую» «алию 1990-х», которая, за вычетом умерших и постоянно проживающих за рубежом, сегодня насчитывает порядка 550 000 человек, и следует считать ядром «русскоязычной общины» Израиля, определившим ее рамки, структуру и статус.
Следуя примеру предыдущих волн алии, репатрианты 1990-х (как и 2000-х годов), теоретически могли присоединиться к одному из двух больших сегментов израильского общества: либо к «Первому («ашкеназскому») Израилю», либо, учитывая наличие в их среде «русских сефардов» (то есть выходцев из среднеазиатских и кавказских еврейских общин), к т.н. «Второму Израилю», к которому относятся евреи-выходцы из стран Азии и Африки и их потомки. Но представители «большой русскоязычной алии» оказались в Израиле в момент, когда постмодернистское израильское общество уже практически отказалось от доминировавшей до начала 1980-х гг. идеологии «плавильного котла» в пользу идеи множественности культур («мультикультурализма»). Окончательное ее утверждение как раз совпало с массовой иммиграцией из СССР/СНГ в начале 1990-х годов, что позволило русскоязычной алие занять свою, специфическую нишу в социально-культурной и идейно-политической структуре местного еврейского коллектива.
Вопрос, о какой именно нише идет речь, остается открытым. В последние годы эксперты все чаще упоминают общественные слои, за которыми неформально закрепилось название «Третий Израиль», не вписывающиеся, по мнению этих экспертов, в рамки традиционного (или «исторического») идеологического и социально-культурного размежевания в израильском обществе. Чаще всего этот термин используют «новые» израильские социологи, предлагающие отнести к «Третьему Израилю» часть представителей «выходцев из стран Востока, ультра-ортодоксальных евреев и экономически неблагополучных русских»[17]. Нам, в свою очередь, представляется более корректным обозначать этим термином «нео-сионистские» по своей идеологии группы, связанные со слабо контролируемыми «постсоциалистическим» истеблишментом «Первого Израиля» сферами: немонополизированными секторами постиндустриальной экономики (такими, как хайтек), альтернативными СМИ, системой открытого образования, новым поколением поселенческого движения и т. д., то есть общественными слоями, где русскоязычные израильтяне, вполне уже интегрированные, как показывают исследования последних лет, практически во все общественные системы страны,[18] представлены непропорционально широко, фактически составляя ядро многих сегментов.
Что касается предыдущей волны русскоязычных репатриантов 1969 — 1988 гг., то многие из этих неплохо социально и экономически интегрированных людей не считают себя «русскими», но при некоторых условиях воспринимают себя частью русскоязычной общины и позитивно относятся к общинным структурам. Более того, исследования отмечают, что приезд миллиона русскоязычных репатриантов, и созданная ими культурная среда стали фактором своего рода «обратной русификации» части русскоязычных старожилов, включая возрождение культурных, поведенческих и потребительских привычек[19]. В итоге немалая часть из 140 тысяч «семидесятников», живших в Израиле к началу «большой алии» (и, по нашим оценкам, более половины из 48 тыс. представителей этой группы, живущих в Израиле сейчас), считают себя частью русскоязычной общины. Более того, они стали одним из важных источников формирования «русских» политических и иных общинных элит.
Таким образом, если до образования Государства Израиль и в первые десятилетия его истории «русское» происхождение идентифицировалось с «основным течением» (mainstream) израильского общества, то русскоязычные репатрианты 1990-х, а частично и 1969 — 1989 годов, уже выступали как группа, обладающая собственным культурным багажом, во многом иными ценностно-политическими ориентациями и автономными интересами. Все это — несмотря на существенные культурные, социальные и политические отличия и идейные противоречия внутри группы, как привезенные из стран исхода, так и возникшие в Израиле[20]. Можно определить эту категорию «русских» евреев как внутренне противоречивую, но имеющую общие границы культурно-политическую общность, одновременно включенную в местный социум и отделенную от него.
Русскоязычная община и «русско-еврейская субкультура» в Израиле: параметры становления
Очевидно, что формирование такого сообщества стало возможно благодаря готовности израильтян принять этот феномен — в рамках «многокультурности» (רב-תרבותיות) как естественной стадии развития местного еврейского коллектива. Судя по всему, окончательное узаконивание этой идеи совпало с массовой репатриацией из СССР/СНГ в начале 1990-х годов и в немалой степени способствовало легитимации институтов «русско-еврейско-израильской» общины, включая сравнительно спокойное отношение общества и его истеблишмента к появлению в стране «русской» репатриантской субкультуры, материальные измерения которой были неоднократно описаны исследователями[21].
Помимо отмеченного выше беспрецедентного роста численности русскоязычных израильтян, важнейшим условием формирования этой субкультуры была и остается концентрация существенной части новых репатриантов в нескольких городах. В начале 1990-х правительство Израиля предприняло немало усилий, чтобы направить «большую алию» в города развития для укрепления социальной и географической периферии страны (что в некотором смысле удалось сделать). Тем не менее, порядка 60% выходцев из СССР эпохи «большой алии» к концу 1990-х гг. проживали в 14 городах Израиля с населением 100 и более тысяч человек. С другой стороны, наиболее крупные города — Иерусалим, Тель-Авив, Хайфа, Петах-Тиква и Ришон ле-Цион — для немалого числа первоначально осевших там репатриантов первой волны 1989 — 1997 гг. стали своего рода транзитными пунктами. Многие через несколько лет предпочли более доступное по цене, либо более комфортабельное жилье в Беэр-Шеве, городах-спутниках прибрежных мегаполисов или их дальней периферии (Ашдод, Ашкелон, Нацерет-Илит и т. д.), а также в населенных пунктах так называемой «периферии центра» (Рамле, Лод, Бейт-Шемеш и т. д.), или поселениях Иудеи и Самарии. Естественным следствием этого стал эффект «культурной самодостаточности» и высокая концентрация новых репатриантов в указанных районах.
Показательно, что 30 городов, где русскоязычные репатрианты составляют более пятой части населения, за исключением 3-4 примеров (таких, как Ашдод, оспаривающий у Хайфы статус «русской столицы Израиля», или Беэр-Шева) находятся вне списка крупнейших населенных пунктов страны. Именно в этих трех десятках городов, и особенно — в кварталах высокой концентрации выходцев из бывшего СССР[22], в основном развивалась институциональная составляющая «русской» репатриантской субкультуры Израиля. Речь идет о созданиипсихологически комфортных условий для сохранения и воспроизводства привычных социальных, культурных и потребительских стандартов поведения и формировании общинно-образующих социальных сетей. Не случайно, более половины репатриантов 1990-х гг., опрошенных в 2017 году Институтом ПОРИ, утверждали, что основная масса их близких друзей и знакомых относятся к русскоязычной общине. (Менее 40% выбрали опцию «Я дружу и общаюсь с разными людьми, без различия происхождения»; коренных израильтян и репатриантов из других стран в таком качестве обозначили менее 10% опрошенных).
Следует также отметить роль «алии 1990-х» в сохранении русского языка как живого и легитимного средства внутриобщинной коммуникации и формирование его «израильского варианта»[23], а также вовлеченность израильтян — выходцев из бывшего СССР — в русскоязычную информационную среду. Показательно, что масштабные репрезентативные опросы «русской улицы», в том числе, репатриантов 1990-х гг., проведенные в 2009 — 2017 гг. по разработанной нами методике, не выявили связь данного обстоятельства со степенью интегрированности респондентов в израильское общество, их этнической идентичностью или стажем пребывания в стране. Созданная в те годы динамика оказала свое воздействие и на представителей второго и особенно «полуторного» поколения русскоязычных семей, для которых, по данным исследователя феномена русского языка в Израиле Марины Низник, русский язык уже не столько первый язык общения, сколько «язык их культурного наследия» (a heritage language)[24]. Показательно, что от 60% до 80% опрошенных нами в 2017 году представителей этих поколений заявили, что все или более половины их близких друзей — выходцы из бывшего СССР или рожденные в русскоязычных семьях в уже в Израиле.
Особую роль в развитии «русско-еврейской субкультуры» в Израиле и формировании русско-израильской идентичности играют различные «материальные» символы, ставшие фактором позитивной принадлежности к общине и легитимизующим ее претензии на «справедливую» долю власти и общественных ресурсов; большинство из них возникли в 1990-е годы и во многом сохраняют свою структурообразующую роль и сегодня.
Так, уже в самом начале 1990-х годов по инициативе активистов двух волн «русской» алии возникли знаковые культурологические проекты. Среди них — знаменитый ныне театр «Гешер», уникальная система физико-математических школ для одаренных детей «Мофет», а также «Израильский лицей» и иные подобные «русские» начинания, призванные заполнить пустующую в «постсоциалистической» израильской системе просвещения нишу элитного образования[25]. К числу важных для общины социокультурных символов относятся и праздники, первоначально отмечаемые в основном выходцами из СССР/СНГ, но получившие общенациональное признание в атмосфере культурного плюрализма, установившегося в Израиле в 1990-е годы. (В первую очередь, День Победы над нацизмом во Второй мировой войне, который отмечается 9 мая, и гражданский Новый год — в ночь с 31 декабря на 1 января).
Еще более важную роль играли социально-экономические символы, одним из которых стал имидж «алии академаим» (лиц с высшим образованием). Действительно, за первые 10 лет большой алии в Израиль прибыло множество квалифицированных специалистов, численность которых в ряде отраслей в несколько раз превышала количество местных кадров. В целом, из 570 тыс. репатриантов того периода в возрасте старше 25 лет, более 260 тыс. закончили вузы, колледжи и техникумы. Среди них было более 40 тыс. медработников, почти 50 тыс. работников сферы образования, свыше 120 тыс. инженеров и техников и более 11 тыс. ученых.
По многочисленным оценкам, адаптация системой здравоохранения врачей-репатриантов позволила на 20 лет отложить остро ощущавшуюся уже в конце 1980-х годов необходимость открытия новых медицинских факультетов; педагоги и деятели культуры значительно укрепили социально-гуманитарную инфраструктуру, особенно на периферии страны. Выход в 1990-е годы на потребительский рынок многочисленных наукоемких разработок израильской военной промышленности и прибытие в страну десятков тысяч высококвалифицированных специалистов, имеющих не только профессиональное, но и фундаментальное академическое образование, обеспечили взлет израильской индустрии высоких технологий. В результате, «постиндустриальная революция» конца 1990-х и начала 2000-х годов, быстрый рост ВВП и превращение Израиля в мировой центр передовых технологий, однозначно связываются в сознании большинства израильтян с влиянием русскоязычной общины[26].
Уместно отметить, что уникальный потенциал был реализован во многом благодаря активности самих репатриантов. Стимулом этой активности стала правительственная политика т.н. «прямой абсорбции», отличавшаяся от ранее принятой практики прямого участия государства в решении основных жилищных, профессиональных и культурно-интеграционных проблем репатриантов. Новая политика предполагала их почти немедленный выход на свободный жилищный и трудовой рынок с параллельным предоставлением «корзины» финансовых и интеграционных услуг, которыми репатриант мог пользоваться по своему усмотрению. Эксперименты в духе политики прямой абсорбции проводились еще в конце 1980-х годов, но решение о ее масштабном внедрении приняли с началом «большой алии» из СССР[27].
Ставка на «внутренние» интеллектуальные, экономические и социальные ресурсы репатриантов себя оправдала. Принадлежа к тем группам советского общества, профессиональные достижения которых имели самостоятельную ценность и, по сути, были частью их коллективной идентичности, в Израиле большинство репатриантов не смирились с потерей столь нелегко завоеванного статуса[28]. Не случайно добровольные профессиональные объединения выходцев из бывшего СССР стали складываться уже в начале 1990-х гг., едва ли не ранее остальных «русских» структур. По сути, борьба за признание квалификации и образовательного статуса стала первым массовым движением общественного протеста «алии 1990-х», платформой для которого были русскоязычные израильские СМИ, переживавшие расцвет в том десятилетии.
Очевидно, что «профессиональный патриотизм» (professional commitment) этих репатриантов стал дополнительным фактором давления на руководство страны, которое из двух подходов, сугубо «благотворительного» — абсорбция как поддержка социально слабых групп населения, или включение программ профессиональной абсорбции олим в контекст новых социально-экономических перспектив израильского общества, — выбрало второй вариант. Уже в начале 1990-х годов правительство оптимизировало механизм признания дипломов и квалификации новых репатриантов. Параллельно шло масштабное инвестирование в проекты интеграции учителей, врачей, деятелей культуры, ученых и инженеров-репатриантов в промышленности, академической науке и социально-культурной сфере. В исторической перспективе особенно значительной оказалась роль таких проектов, как система интеграции инженеров БАШАН, «технологические теплицы», Фонд проектов оборонного назначения, Дома науки и технологии, программы абсорбции ученых «Шапира», «Гилади», КАМЕА и пр.
Другим следствием внедрения «рыночных» методов интеграции, вновь прибывших стало появление в 1990-е гг. впечатляющей структуры «самопомощи» — институтов и систем социальных связей в сферах культуры, образования, профессиональной ориентации и социального обеспечения, а также «русского» бизнес-сектора. Этот сектор включал сотни продовольственных и книжных магазинов, «русские» рестораны и кафе, врачебные кабинеты и адвокатские конторы, строительные и консалтинговые фирмы, клубы, курсы, кружки и детские сады, рекламные и туристические фирмы и т.д.[29] Удачным примером тех же тенденций в гуманитарной сфере можно считать деятельность Объединения педагогов-репатриантов, основанного в 1990 году для профессиональной абсорбции учителей, интеграции русскоязычных учащихся в израильскую систему образования и модернизации тех ее элементов, которые, по мнению педагогов-репатриантов, были развиты недостаточно. Уже в начале 1990-х годов почти в 40 городах страны действовали учебно-консультационные центры, где по методикам «дополняющего обогащающего образования», разработанным бывшими советскими педагогами из алии 1990-х, обучалось около 5 тысяч учеников. В целом, создание альтернативной системы образования, которая абсорбировала тысячи педагогов и методистов, будучи общинным институтом, но не являющейся, несмотря на использование русского языка и российских педагогических принципов, в полном смысле слова «русской», стало крупнейшим достижением общины выходцев из СССР/СНГ.
В свою очередь, структуры самопомощи были лишь одним из кластеров институциональной, социальной и экономической инфраструктуры «русской общины» в Израиле, формировавшейся под влиянием трех основных факторов. Это, во-первых, организации и проекты, инициированные израильским истеблишментом (госорганами, Еврейским агентством, профсоюзами, общенациональными партиями и т.д.) для социальной, экономической, культурной и политической абсорбции новых репатриантов. Во-вторых, упомянем, собственно репатриантские общественно-культурные и социально-политические инициативы. И, наконец, структуры, инициированные, и/или созданные при поддержке еврейской диаспоры и зарубежных организаций. Заметим, что если первый фактор абсолютно доминировал в 1970-е годы, то в 1990-х наряду с поддержкой «официальных» структур (Министерства абсорбции и других министерств, Еврейского агентства, муниципалитетов и т. д.) собственно репатриантские инициативы стали играть все более заметную роль. Хотя значительную часть бюджетов этих организаций составляли средства, выделяемые государственными и квази-государственными учреждениями, репатриантские объединения уже представляли собой институты гражданского общества.
Все эти факторы обусловили возникновение в Израиле в конце 1980-х — начале 1990-х годов многообразных русско-еврейских инициатив: различных клубов, добровольных обществ, образовательных учреждений, театральных коллективов, ветеранских и молодежных союзов, профессиональных и творческих объединений (учителей, инженеров, ученых, писателей, кинематографистов и т.д.). Кроме того, функционировали печатные издания, структуры социальной помощи, а также «русские» деловые организации. Только в 1996 — 1997 гг. в сфере образования, культуры и социальной помощи официально действовало около 300 ассоциаций новых репатриантов из СССР/СНГ[30]. Будучи важной частью сложившейся в те годы масштабной системы общинно-образующих социальных сетей, они стали «социальным компенсатором» негативных сторон в целом оправдавшей себя политики «прямой абсорбции».
Таким образом, во многом стихийное формирование «русской» общины Израиля, стартовавшее в начале «большой алии» 1990-х гг., к концу того десятилетия в общих чертах и завершилось. Контуры этой общины образуют лидерские группы, представленные во всех сферах общественной, политической и экономической жизни страны; многочисленные институты, оказывающие специфические услуги и воспроизводящие структуры общинной идентификации и, наконец, развернутая система формальных и неформальных связей и отношений.
В поисках «русского лобби»
Не заставила себя ждать и логичная для израильской модели взаимоотношений государства и общества политизация репатриантских объединений и появление политических движений и партий, выступающих от лица выходцев из бывшего СССР. Особенно, учитывая, что и сами репатрианты последнего десятилетия ХХ века стали внушительным политико-демографическим аргументом, подкрепляющим требования русско-еврейских элит 1970-х — 1990-х гг. об их адекватном доступе к выработке национальных приоритетов Израиля и «более справедливом» распределении общественных ресурсов[31].
Показательно, что формирование общественно-политических структур «русского Израиля» шло параллельно, и с использованием тех же моделей, что и «зонтичных» объединений еврейского движения в перестроечном СССР. Так, в 1986 году почти одновременно были созданы Информационный центр по проблемам евреев СССР в Израиле и Информационный центр по вопросам репатриации в СССР (с 1987 года — Информационный центр по вопросам репатриации и еврейской культуры). В 1988-м на базе израильского Информационного центра группой известных в прошлом диссидентов и «узников Сиона» был учрежден Сионистский форум евреев из СССР. В состав совета Форума, состоявшего из 105 человек, вошли все звезды сионистского «отказа» и национально-правозащитного движения в СССР. Председателем был избран Натан Щаранский как наиболее известный и авторитетный на тот момент «русский» общественный деятель.
С увеличением потока репатриации Форум постепенно перешел от поддержки ветеранов сионистского движения к более широкой деятельности по интеграции новоприбывших, инициировав целый ряд программ решения проблем жилья, трудоустройства и психологической помощи. В это же время московский Информационный центр по вопросам репатриации и еврейской культуры, вместе с другими еврейскими организациями сыграл ведущую роль в создании в декабре 1989 года Ваада еврейских организаций и общин СССР. Организационные принципы Ваада, в свою очередь, послужили моделью для трансформации в 1992 году Сионистского форума в «зонтичную» структуру, представляющую более 40 общественных организаций олим и многие десятки тысяч индивидуальных членов.
Соперником СФ на поле представительства интересов репатриантов выступила еще одна зонтичная структура — Ассоциация выходцев из СССР, возникшая еще в 1970-е годы под эгидой партии МАПАЙ/Авода. В итоге, уже в выборах 1992 года участвовали две партии — правоцентристская «Демократия и алия» и левоцентристская ТАЛИ, созданные, соответственно, активистами этих двух соперничающих репатриантских ассоциаций, и фактически выступавших в качестве «русских» сателлитов Ликуда и Партии труда (Авода). С учетом еще одного списка — центристской Партии олим и пенсионеров, можно заключить, что репатрианты из СССР практически сразу разделились по тем же идеологическим линиям, что и израильское общество в целом. Впрочем, в электоральном смысле эти инициативы, как и еще один «спутниковый» проект — партия «Тиква», созданная в 1999 г. избирательным штабом кандидата на пост премьер-министра от Партии труда Эхуда Барака, успехом не увенчались.
Появление в 1995 году движения, а затем партии «Исраэль ба-алия» (ИБА) и ее успех на выборах 1996-го и 1999-го годов — в отличие от опытов такого рода 1977, 1981 и 1992 гг. — показали, что русскоязычная община готова занять самостоятельную политическую нишу. ИБА, лидеры которой эффективно играли на противоречиях израильской общенациональной политики и стремлении к самоорганизации выходцев из СССР, успешно дебютировала на выборах 1996 года, получив 175 тыс. голосов и семь депутатских мандатов. Известные в прошлом «узники Сиона» — глава партии Натан Щаранский и председатель ее Центра Юлий Эдельштейн стали в 1996 — 1999 гг. соответственно министром промышленности и торговли и министром абсорбции в правительстве Биньямина Нетаньяху. Муниципальные выборы 1998 года также привели многих представителей партии в ряд важных городских и районных советов. ИБА практически повторила свой успех и на выборах 1999 года, получив 172 тыс. голосов, шесть мест в парламенте и два министерских поста в правительстве Эхуда Барака.
Однако внутриобщинные противоречия дали о себе знать и на этот раз: в конце 1990-х гг. в парламенте были уже три «русские» партии, полностью или частично отпочковавшиеся от ИБА, и отражавшие размежевание в среде «алии 1990-х» по всему комплексу политических и социально-экономических проблем. Помимо самой ИБА —«центристской партии социально-общинного консенсуса» — в Кнессете присутствовала «правая и рыночная» партия «Наш дом Израиль» (НДИ) Авигдора Либермана и «левый и социальный» «Демократический выбор» Романа Бронфмана. Впрочем, уже на следующие выборы 2003 года Демвыбор и НДИ пошли в составе соответствующих их платформе общеизраильских блоков — ультралевого МЕРЕЦ и правого «Национальное единство». А ИБА, в момент своего основания рассчитывавшая надолго монополизировать политическую «русскую улицу», на выборах 2003 года смогла провести в Кнессет лишь двух депутатов и вскоре слилась с правоцентристским правящим движением «Ликуд», исчезнув с политической арены.
Для многих репатриантов это стало аргументом в пользу третьей модели — сотрудничества организованных русскоязычных групп с крупными общенациональными движениями. Попытки такого рода (весьма неудачные) предпринимались еще в 1990-е. Так, вскоре после впечатляющей победы Партии труда (Авода) на выборах 1992 года, достигнутой, в том числе, благодаря поддержке выходцев из СССР/СНГ, возникла идея создания мощной «русской» внутрипартийной организации, но вскоре выяснилось, что реального влияния русскоязычные репатрианты в партии так и не получили. В итоге «русская» организация Аводы сократилась с 18 000 членов в 1995 году до примерно 6 000 в 1999-м и до 2 500 в конце 2001-го. Предпринятые в последующие годы попытки реанимировать этот проект оказались малоэффективными.
Альтернативу Аводе на поле «русского Израиля» пыталась составить исторически конкурирующая с ней правоцентристская партия Ликуд, среди 170 000 членов которой в середине 1990-х годов около 27 000 составляли русскоязычные репатрианты. Все это происходило на фоне массовой поддержки, которую выходцы из бывшего СССР оказали лидеру Ликуда Биньямину Нетаньяху в 1996 г., на первых в истории страны прямых выборах премьер-министра. Однако «медовый месяц» постсоветской алии с Ликудом также продолжался недолго. Репатрианты, разочарованные «полевением» руководства этой партии в 1997 — 1999 гг. и отсутствием у него «интереса» к русскоязычным активистам, массово покидали движение, внеся немалый вклад в его поражение на выборах 1999 года. Многие последовали за тем же А. Либерманом в созданную им в начале 1999-го партию «Наш дом Израиль». Руководству Ликуда пришлось заново (и, в определенных отношениях, небезуспешно) выстраивать отношения с «алией 1990-х» уже в следующем десятилетии.
Еще две попытки «освоения» русскоязычных избирателей общенациональными политическими силами принадлежат партии Шинуй («Изменение»), чья умеренно-центристская, либерально-рыночная и антиклерикальная платформа в 1999-м и 2003-м годах привлекла часть электората, и социально-популистскому движению сефардов-традиционалистов ШАС, поддержанному частью бухарских, грузинских и кавказских евреев. Впрочем, довольно скоро и эти «русские» проекты практически сошли на нет.
Таким образом, итоги пребывания «большой алии» на политической арене в 1990-х оказались неоднозначными. С одной стороны, русским израильтянам, в отличие от евреев-выходцев из Азии и Африки, так и не удалось создать собственные мощные институты политического лоббирования, что обусловило сохранение на рубеже нового века непропорционально низкого представительства «алии 1990-х» почти на всех этажах власти и ограниченного влияния на процесс принятия политических решений[32].
С другой стороны, русскоязычные евреи осознали свою политическую силу и электоральную востребованность, а также приобрели определенный статус в глазах израильского общества и истеблишмента. При этом они сумели вывести на «политическую орбиту» страны новое поколение «русских» политических элит. После того как секторальные движения, пройдя пик своего влияния в 1999 году, ушли в небытие, эти элиты предложили репатриантам новые модели политической институционализации. Согласно статистике, подавляющее большинство выходцев из СССР/СНГ с тех пор отдавали предпочтение либо «русской партии с общенациональной повесткой дня», либо «общенациональной партии с сильным русским крылом». В первой категории почти безраздельно доминировала новая «звезда» «русской» политики — партия «Наш дом Израиль», а во второй — «Ликуд», у которого эту нишу время от времени оспаривали другие правые и центристские проекты.
Десятилетие «коллективной израилизации»
Политическая трансформация «русской улицы» стала лишь одним из проявлений, далеко продвинувшегося к концу 1990-х гг., как показали исследования тех лет[33], процесса интеграции выходцев из СССР и СНГ в израильское общество и усвоения присущих ему ценностей. Именно в то десятилетие сложилась базовая модель этно-национальной идентификации репатриантов из СССР/СНГ, определяемая как «русские евреи в Израиле». Так родилось представление о себе как особой социокультурной группе внутри израильского еврейского коллектива[34]. Феномен этот, как свидетельствуют многочисленные исследования разных лет, включая пять масштабных опросов «русской улицы» Израиля в 2009 — 2017 гг.[35], демонстрирует устойчивость и на протяжении двух следующих десятилетий. Эта идентичность, как показало наше исследование, характерна не только для этнических, или «галахических» евреев, но и для репатриантов, не признанных евреями в Израиле[36].
Из основных параметров указанной модели идентичности (оказавшейся привлекательной и для русскоязычной алии нового века), отметим следующие. Во-первых, формирование особого «русско-еврейского» типа устойчивой израильской гражданской идентичности. Так, от трех четвертей до 80% репатриантов 1989 — 2000 гг., опрошенных в сентябре 2013-го и марте 2014 г., заявили о наличии у них устойчивой израильской идентичности. Причем идентификация с Израилем была тем большей, чем дольше респонденты прожили в стране, и тем устойчивее, чем младше они были в период репатриации и на момент опроса, чем лучше они владеют ивритом и чем активнее вовлечены в многообразные личные связи с местным обществом. Наше последнее по времени исследование (март 2017 г.) отразило примерно ту же картину: почти 70% русскоязычных репатриантов тех лет считают себя израильтянами «в большой степени» или «только израильтянами» (и больше никем). Немногим более четверти опрошенных заявили, что ощущают себя израильтянами в «некоторой степени», и менее 5% признались в отсутствии у них израильской идентичности или затруднились ответить на этот вопрос. Это еще раз подтверждает вывод исследователей, полагающих, что репатрианты из бывшего СССР в массе своей входят в те группы израильского общества, которые составляют его сионистское большинство[37].
Обратимся ко второму параметру, отличающему упомянутую модель идентичности. Речь идет о параллельном использовании трех моделей интеракции русскоязычных израильтян с принимающим сообществом: «ассимиляция» (полное растворение в израильской еврейской социально-культурной среде), «интеграция без аккультурации» (включение в израильскую среду и принятие ценностей местного общества с сохранением русско-еврейской идентичности) и «изоляция» (формирование «русских» культурных островков на периферии местного общества). Если в последнем десятилетии прошлого века вес общинных фракций, придерживающихся каждой из этих моделей, соотносился, по нашим оценкам, примерно как 30:50:20, то в последующий период границы между «ассимиляционистами», «интегристами» и «изоляционистами» существенно сместились, что отразилось в новой пропорции: 50:33:12[38].
Третьим моментом стало переосмысление репатриантами из СССР/СНГ 1990-х гг. прежних культурно-идентификационных представлений под влиянием принятых в Израиле норм и стандартов. Примером может служить их отношение к религии и ее роли в облике страны, которое явно адаптировалось к реалиям «еврейского демократического государства». Исследования показали, что характерная для поздней советской эпохи классическая оппозиция «атеистов» и «верующих» с оттеснением религиозного фактора на периферию этно-национального самоопределения, прошла в Израиле серьезную трансформацию и стабилизировалась на рубеже прошлого и нынешнего веков. С тех пор порядка 5%-7% выходцев их бывшего СССР определяют себя в качестве «последовательно религиозных», из которых примерно треть — это ультраортодоксы, и две трети — религиозные сионисты. Еще примерно 17% — 25% составляют «традиционалисты», сочетающие в основном светский образ жизни с разной степенью соблюдения религиозных заповедей. Только 10% — 12% считают себя «последовательными (антирелигиозными) атеистами». Большинство же «русских» израильтян (примерно 50% — 60%) относят себя к наиболее массовой и среди коренных израильтян категории «хилоним», т.е. светским гражданам, не имеющим ничего против религии как таковой и даже время от времени участвующих в отправлении религиозных (или национально-культурных, хотя и «религиозных» по происхождению) обрядов жизненного цикла.
Четвертым моментом является сохраняющаяся идентификация большинства олим 1990-х и примкнувших к ним репатриантов, следующих двух десятилетий с сообществом «русского Израиля». Так, более 40% респондентов, опрошенных в 2017 году, полагали, что «такое сообщество есть, и оно не исчезнет в ближайшем будущем». Примерно такая же доля участников опроса была уверена, что этот феномен существует как минимум в первом поколении репатриантов. Еще важнее, что свою личную принадлежность к такому сообществу в той или иной мере ощущают в сумме более 70% респондентов. Причем, если репатрианты старше 55 лет чаще заявляли о наличии у них «безусловной» общинной идентичности, то среди респондентов 25-54 лет было больше тех, кто ощущал такую идентификацию «в зависимости от обстоятельств». Той же позиции придерживается большинство представителей «полуторного поколения» репатриантов, а также те, кто прибыл в Израиль в возрасте 19-25 лет. Лишь среди репатриантов 18-24 лет наиболее популярным был отрицательный ответ, однако и в этой группе о разных вариантах идентификации с русскоязычной общиной сообщили 45% опрошенных.
Показательно, что мнения репатриантов 1990-х гг. по обоим вопросам примерно соответствовали средним значениям по общине. Добавим, что порядка 80% этой группы считают «важным» или «очень важным», чтобы их дети и внуки владели русским языком и были знакомы с общей и/или еврейской культурой страны исхода (то же мнение разделяла основная масса представителей «полуторного поколения», в большинстве своем привезенных в 1990-е гг. в Израиль детьми). Примерно 70% продолжают верить в существование специфических проблем «русской улицы» Израиля, отличных от проблем других групп населения.
Однако нет оснований утверждать, что речь идет о формировании первого или тем более «полуторного» и второго поколения «русского гетто». Стремление сохранить и передать следующему поколению русский язык и русско-еврейскую культуру находится в тесном симбиозе с желанием быть при этом «истинными израильтянами». Легитимация «русских» общинных символов, институтов, и отчасти ценностных моделей в Израиле идет через придание им общенационального статуса. Формирование этно-общинной идентичности и структур «Третьего (или «русского») Израиля», ядром которых остаются репатрианты 1990-х гг., развивается в контексте «мультикультурализма в рамках еврейского коллектива» и является органичным дополнением устойчивой израильской идентификации этой общины.
Появление в стране крупнейшей, после коренных израильтян, субэтнической группы, обладающей своим культурно-ментальным багажом, системой социальных и экономических ценностей, а также идеологических представлений, стало непростым вызовом для израильского общества. Поэтому, решая задачу по интеграции новоприбывших и их потомков, Израиль, в свою очередь был вынужден радикально пересмотреть свою, казалось бы, устоявшуюся систему социальных стандартов и культурных кодов.
Исторический опыт показывает, что эта задача была выполнена в целом успешно, что можно считать коллективным достижением израильского общества и Государства Израиль.
